[Henry Nightingale]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[[esta]]

+ 8 разношерстных фото

@темы: фото, фильм 2008, Джулия Флайт, Себастьян Флайт, Чарльз Райдер, Бен Уишоу (2008), Мэттью Гуд (2008), Хейли Этвелл (2008), Эмма Томпсон (2008)

---

[[esta]]

@темы: фото, Себастьян Флайт, Бен Уишоу (2008)

---

[[esta]]

+3

@темы: фото, Себастьян Флайт, Чарльз Райдер, Мэттью Гуд (2008)

---

[[esta]]

Название: ***
Автор: Эста
Фандом: фильм 2008
Персонажи: Чарльз Райдер/Себастьян Флайт.
Размер: мини
Рейтинг: G
Жанр: drama, АУ
Дисклеймер: все персонажи принадлежат И.Во
Статус: закончен
Примечание: продолжение рассказа "Невидимые нити".


Я не надеялся на то, что Себастьян так легко откажется от своего образа жизни, даже ради меня. Да и с чего бы – ради меня? Тот краткий миг, когда он раскрылся, кажется, второй раз в жизни, ушел. Себастьян снова был легок и невесом, но не в той степени , как бывают легки радующиеся жизни люди; он был будто человек, перенесший тяжелую опустошительную болезнь – оттого в нем была легкость, потому что душа иссохла и истончилась.
По возвращении в Америку я задумался о дальнейшей судьбе этого человека, который отдал себя в мои руки так спонтанно. Это было так похоже на нас прежних! Словно бы решения ничего не стоили нам, и принимались как игра. Но это была не игра, это была жизнь, к которой мой друг так и не был до конца готов – я видел и чувствовал, как сторонится он любых ее проявлений. На корабле он почти не пил спиртного. Я наблюдал за ним в любую свободную минуту, пытаясь считать с его лица тайные мысли и переживания. Чем был его поспешный шаг мне навстречу? Туманным помешательством, обуявшим нас обоих, и не дающим ничего кроме растерянности, грезами от винных паров? Он снова замкнулся, иногда избегал смотреть мне в глаза, о чем-то все время думал, словно бы пребывая мыслями за сотни миль. Думал ли он об Элизабет? Любил ли ее хоть сколько-нибудь, или душа его изувечилась на столько, что утеряла способность к пониманию значения слова «любовь»?
Себастьян иногда бывал в наших апартаментах, Селия настояла, чтобы мой друг ужинал с нами. Моя жена пыталась расспрашивать о его жизни до встречи со мной, о временах в Оксфорде, и даже о положении в обществе, и мне случалось приходить Себастьяну на выручку, вовремя сворачивая разговор с опасной тропы. Себастьян никогда не отличался гибкостью в беседах и явной остротой ума, и частенько от него можно было услышать непринятые в обществе вещи, даже теперь, он непревзойденно умел создавать неловкие ситуации, отвечая невпопад или отвечая на столько откровенно, что умудрялся шокировать степенное светское окружение – видимо, потому что не считал себя частью этого общества.
Себастьян поселился не в моем доме, он настоял на собственном жилье, так упорно, что я согласился. Вместе мы провели только несколько дней, пока он искал себе жилье, и нашел довольно быстро, мне показалось, взял первое что подвернулось, собрал свои малочисленные вещи, откланялся, поцеловал руку моей жене и ушел, наотрез отказавшись от моего сопровождения, но не забыл при этом взять у меня денег.
Видит Бог, как мне не хотелось оставлять его без присмотра! Я все еще не знал, можно ли доверять ему, но не смел открыто выказывать сомнения, прекрасно понимая, чем может обернуться мое желание позаботиться.
О том, что произошло между нами до отплытия в Америку, мы не говорили, как и о религии. Эти две сакральные темы висели в воздухе, тихо звеня, стоило лишь чуть коснуться их мыслью. И говорить об этом я не решался, опасаясь разбить крайне хрупкую материю.
Мы договорились, что я буду приезжать иногда, один или с кем-то из детей. Себастьян успел подружиться с ними, больше чем с кем бы то ни было еще. Меня это радовало. Если он способен хоть с кем-то чувствовать себя легко и спокойно, то пусть это будут близкие мне существа.

- Вы не жалеете о том, что отправились со мной на другой континент?
Я шел чуть позади, временами наступая на его тень, по аллее Центрального парка. Вот так и в жизни – мне все время кажется, что я вижу только тень моего друга, но как только пытаюсь подойти ближе, он ускользает.
Себастьян остановился, снял шляпу, провел рукой по волосам, вернул на место головой убор.
- Если я скажу вам, что скучаю, вы тут же будете сокрушаться о том, что вырвали меня из семейного лона. Если я скажу - нет, то это покажется вам ложью.
- А что из этого - правда? Мы с вами вместе уже не один месяц, но, знаете, Себастьян, у меня чувство, что вы стоите за стеклом, и я вижу вас, но не могу говорить с вами. Что вы…
- Что я – что? – он с интересом взглянул на меня. – Говорите, ну же, мне интересно послушать обо мне.
- Ничего. Такой хороший день. И у вас были для меня какие-то новости. – Напомнил я.
- А, конечно. Я и забыл. Я нашел работу. – В его голосе сквозило торжество.
- Поздравляю. И какую же работу вы нашли, Себастьян?
- Это уже не важно, меня уволили. Точнее сказать, я ушел сам.
Я удивленно вскинул брови.
- Через три дня, – с гордостью, не понятной мне, сообщил он.
Я рассмеялся. Я смеялся до слез, на нас с удивлением оборачивались люди.
- О, мой дорогой Себастьян! Три дня из двух месяцев это и в самом деле достойно похвалы.

Позже я сидел в его маленькой квартире, которую он снимал на мои деньги, и пил крепкий виски. Себастьян спал в кресле напротив, запрокинув голову, его бокал стоял на ковре, и пальцы правой руки почти касались пола. Шел четвертый час ночи, и я заворожено смотрел на картину перед собой, на кисть с тонкими пальцами, на расстояние между ними и полом, на спадающую на набок челку, все еще удивительно юное лицо с острыми чертами – маску, давно ставшую его второй кожей, а что под ней, было страшно даже представить. На шее поблескивала тонкая серебряная цепочка, без сомнения, крест. Я попытался вспомнить, видел ли эту цепочку в момент нашей встречи.
Я взял блокнот и начал рисовать, ловя на бумаге полоски света.
Что бы понять что-то, какую-то конструкцию, вещь, явление – необходимо это запечатлеть, перенести и разложить на части на бумаге графитовым карандашом, и тогда предмет становится открытым, показывает свою суть, но и рисовать его снова исчезает нужда.
Себастьян никогда не говорил, что скучает по своим сестрам, брату, кому бы то ни было из своей семьи, что сожалеет о том, что не приехал проститься с умирающей матерью, и не увидел отца. Помнит ли он вообще, что когда-то у него была семья? Будет ли скучать хоть по кому-то в этом мире?
Рисовать его мне не надоедало никогда.


- Я поступил как мой отец, - однажды сказал он, поглаживая кота, которого я подарил ему.
Я знал, что он снова пьет. То, о чем говорила Элизабет – накануне его доставили мои доверенные в бессознательном состоянии, и теперь я сам наведался к нему.
Если я спрошу, почему он так говорит, то снова как обычно не получу ответа, поэтому я молчал, выжидая.
- Вы злитесь, Чарльз.
- Ничуть.
- Подайте мне стакан воды, прошу вас.
Я налил воды из графина и протянул ему, заметив, что пальцы его опять дрожат.
- Сколько у вас осталось средств? – спросил я.
- Достаточно, чтобы напиться еще раз, - на губах его мелькнула скользкая ухмылка.
- Прекрасно. Я пойду с вами.
- О, не пристало семейному человеку, такому как вы, шататься по питейным заведениям.
- В конце концов, вы собираетесь покутить на мои деньги.
- Господи, какая мерзкая страна! Чудовищно, – он вскочил с кресла, обошел его, покачиваясь, плеснул себе бренди. – Как вы здесь живете? Зачем?...
- Хотите вернуться? Вы умираете здесь со скуки, Себастьян, но и там вы не могли найти себе места. Скажите мне, где вам будет хорошо, и я доставлю вас туда. Скажите мне.
Он ответил не сразу, сначала осушил свой бокал до дна, и отвернулся к окну.
- Что вы сделаете, если я скажу вам, что хочу увидеть Брайдсхед?
Как жаль, что в тот момент я не мог видеть его лица.

Продолжение и конец.

Дождь хлестал в лобовое стекло автомобиля, «дворники» работали изо всех сил, но лишь размазывали воду, за мутной пеленой встречные огни превращались в призрачные миражи, приближались, наплывали с невообразимой скоростью и проносились мимо.
«Что вы сделаете, если….»
Я не мог выкинуть слова Себастьяна из головы, я был в смятении, они звучали во мне насмешкой. Что я могу сделать? Понять, зачем ему это, я даже не надеюсь, все его поступки лишены логики в моем понимании. Бежать от своего кошмара всю жизнь, чтобы, наконец, вернуться, снова истязать свою душу с завидным упорством? У меня были лишь вопросы, и ни одного ответа. Но я обещал ему, что доставлю его туда, куда он скажет, без вопросов, я оказался заложником собственных слов. Если он будет счастлив, снова оказавшись в давно покинутом доме, значит, я отвезу его туда, я дал слово.
Мне нужно было время, чтобы закончить дела здесь – в конце концов, жизнь шла своим чередом. Поездка в Англию грозила затянуться, я не знал, как все обернется, что произойдет там. Может быть, я вернусь домой один, а может быть не вернусь вовсе. Если бы кто-то спросил меня, готов ли я расстаться со своей семьей и броситься вслед за человеком, которому было плевать на все вокруг, я бы ответил – да, да, я возьму на себя этот крест не моей веры , который мне стоило взять гораздо раньше. Я готов.
С этими мыслями я провел последующие несколько недель, улаживая дела. Ко мне часто приходил сын, он понимал меня лучше чем Каролина – дочь затаила обиду, и мы почти не разговаривали, после того как я сообщил, что вынужден уехать, не объясняя причин.
- Делай, что считаешь нужным, - с ноткой презрения сказала моя жена, держа в пальцах тонкую сигарету, последнее время она с ней не расставалась, - но лишь об одном прошу тебя: не позорь нашу семью. Я не хочу, чтобы говорили обо мне и моих детях – посмотрите, муж этой женщины сбежал к другому мужчине. Ты думаешь, я не знаю, зачем ты привез сюда этого оборванца? И что ты содержишь его как девку за свой счет, Чарльз Райдер? Я устала прикидываться дурой, дорогой мой, и я слишком долго терплю. Если бы женщина! Я бы ни слова не сказала тебе – эту ношу я разделила бы с множеством других жен. Но это…. Этот грех! Ты опять молчишь? Посмотри на себя, как же ты жалок…
Больше Селия не сказала мне ни слова упрека, и мы снова сделали вид, что любим друг друга. У нее это получалось лучше моего, или просто она лучше старалась.

Все свободное время я проводил в мастерской, мне нужно было закончить картину. Работа шла медленно, как на зло, но я трудился с маниакальным упорством, пообещав Себастьяну, что мы уедем сразу же, как я закончу полотно. Почем-то мне казалось, что это будет последняя работа в моей жизни, и я хотел, чтобы она была лучшей из всего, что я создал. Я более не находил в себе сил творить.
Каждый раз, когда я приезжал к Себастьяну, он спрашивал, не готово ли, и не можем ли мы ехать; его вдруг охватило нетерпение - когда уже все было решено, когда он облек свое желание в слова. Я смотрел в его глаза и видел болезненный лихорадочный блеск, возбуждение, которое, как я думал, умерло еще тогда, в дни нашей юности.
Отчасти Селия была права в своих обвинениях – я действительно любил Себастьяна, теперь я мог спокойно признаться в этом самому себе, но любовь эта не имела практически ничего общего с той порочной страстью, в коей она обвинила меня. Я любил его страдания и свою жажду по его присутствию, иссушающую все; я любил его наивную, все еще какую-то отроческую душу – и от того страдания ее были так страшны. Я любил его бесконечную изломанную незавершенность. Наверное, так священник любит грешника, пришедшего на исповедь. Я бы мог сказать все это моей жене, но кто был в состоянии постичь такую любовь, не испытав ее?

Наконец, спустя четыре с половиной месяца (признаюсь, я не спешил, надеясь, что Себастьян изменит решение), картина была закончена. Я понял это, когда, окинув полотно взглядом, не испытал более желания что-то исправить или дополнить. Сплошные серые, дымчатые оттенки, превращающиеся в радужные блики с каплях дождя – но это все тот же серый цвет.
Я показал картину Джону, и он сказал, что я могу больше не браться за кисть, ибо вряд ли создам что-то достойнее и совершеннее.
Я оставил работу Селии, и сказал, чтоб она распорядилась картиной на свое усмотрение, но лучше всего будет сохранить ее как можно дольше, и продать только в случае необходимости.
Теперь можно было сообщить Себастьяну, что я закончил все свои дела, и мы можем отправляться. Еще немного, и он бы уехал сам, без меня – я чувствовал, что успел вовремя, отпускать его одного и снова терять из виду мне не хотелось, да я и обещал себе более этого не допустить.

Я так давно не был в Англии, что первые минуты, после того как мы сошли на землю, показались мне сном, иной реальностью, чем-то таким далеким, к чему обычно не возвращаются. Это чувство трудно описать словами, как трудно описать муки и сладостную боль последней любви. Мы вторглись в холодную туманную осень, и порывы ветра пронзали до костей, не смотря на теплую одежду. Я поглядывал на своего друга – ведь он не был здесь еще дольше моего, как я мог судить. Себастьян, худой и бледный, истощенный изнутри своими переживаниями, которыми он не желал делиться даже со мной, придерживал шляпу рукой, бросая по сторонам быстрые нервные взгляды, словно ища в толпе знакомые лица. Но вряд ли нам бы встретились те, кто мог помнить младшего Флайта.
Я предложил заехать в гостиницу, хотя бы оставить там вещи. На самом деле я очень хотел, чтобы Себастьян немного успокоился, пришел в себя и хорошенько все обдумал, но он упрямо отверг мое предложение. Равнодушный практически ко всему – это сводило с ума окружающих, в некоторых вещах он умел становиться упертым ослом.
- Мы поедем сейчас, - сказал он, - и ни минутой позже, займитесь поисками автомобиля.

Себастьян сидел напротив, и неотрывно смотрел на пробегающие мимо деревья, дороги и поселения. Стук колес совпадал с ритмом сердца, и это завораживало; от всего происходящего было не по себе и веяло таким абсурдом, что практически не воспринималось серьезно. Сейчас, как никогда, обострилось чувство, что я стремительно несусь сквозь время, падаю вниз в глубокую бездну – назад, в те неизмеримо далекие дни, где брала свое начало вся эта история. И чем быстрее мы приближались к истокам, тем острее вспоминались мне эпизоды из прошлого.
- Вы помните, как мы познакомились? Как брали машину Хардкасла, как попали однажды за решетку, и под домашний арест.…
- Да, и все из-за меня. – Отозвался Себастьян.
- Почему же, мы тогда все были хороши, особенно Бой. А Рекс поступил очень благородно, ну, так мне тогда казалось. – Я неловко замолчал, вспомнив о Рексе Моттреме.
- Благородно? – на губах Себастьяна мелькнула саркастичная улыбка. - Вы любили мою сестру? – вдруг спросил он.
- Думал, что любил. И, наверное, какое-то время так оно и было на самом деле. Мы были счастливы, не долго. – Я сказал как есть. Да, мы были счастливы.
- Почему же тогда не продлили это счастье?
- Не смог.
Себастьян впервые заговорил о Джулии – так, будто постоянно вспоминал о ней, и в который раз я сокрушился о том, что не понимаю, что творится в его голове. Казалось, что он не желает знать ничего из своего прошлого, и пребывает в болезненном безвременье, но вдруг уверенность эта разбивалась вот о такие внезапные фразы.
- Вы знаете, что с ней стало? С Джулией, – спросил Флайт.
- Нет, уже несколько лет я ничего не слышал о ней.
На самом деле я намерено решительно избегал знания об этом.
- Она умерла. Подхватила пневмонию, и не справилась. Уже полтора года как.
Я почувствовал себя так, будто меня окунули в ледяную воду, схватив за шиворот, и не отпускали до тех пор, пока я не стал задыхаться.
Себастьян все знал. Помнил каждую мелочь – кроме тех моментов, в которых был беспробудно пьян – а это ровно одна треть его жизни. Просто не говорил, храня в себе эти хрупкие осколки.

Сейчас добраться до Брайдсхеда можно было гораздо быстрее. Другие скорости, новые короткие пути. Хотя последний отрезок дороги мы проделали все по тому же маршруту – через двое каменных ворот, взлетая на асфальтовый гребень и спускаясь вниз.
- Я бывал там, Себастьян. Во время войны там останавливался мой полк, – сказал я. Мы расположились на заднем сидении, и, кажется, Себастьян чуть дремал. Я не мог спать, даже если бы захотел – слишком нервничал, а вот мой друг наоборот успокоился.
- Там царило такое запустение… голые каменные стены, безмолвие и пустота.
- Возможно, что и сейчас так же, Чарльз.
Перед тем, как отправиться в путь, я навел справки и судьбе поместья, и оказалось, что оно до сих пор находится в запустении. Все ценности, мебель, предметы интерьера давно вывезли, все это разошлось по коллекциям. Я пытался представить, что мы увидим, и в памяти все время всплывали сумбурные обрывки воспоминаний из начала сороковых годов. Печальное зрелище ждало нас, если там все было по-прежнему.

Было раннее утро. Я всегда возвращаюсь сюда утром, почти ночью, подумал я, когда мы въехали через главные ворота. От времени и отсутствия ухода конструкция проржавела, но была все так же крепка, хотя и не было в том нужды – никто не запирал ее и не следил за порядком.
Себастьян попросил таксиста не подвозить нас к самому дому, а высадить где-нибудь в начале парка, и велел подождать где-нибудь на шоссе. Машина скрылась из виду, и мы остались вдвоем. Вдали, лишь только угадываясь в густом тумане, высились очертания старинного дворца.
Раннее утро это совершенно особенное время, даже более мистическое и сакральное, чем полночь. Краски в это время становятся почти неразличимыми, звуки приглушаются, чувства же наоборот, становятся ясными до предела. Это время и есть настоящее Безвременье – ночь уже закончилась, но день еще не начался; и так тихо, что поневоле приходится сдерживать дыхание.
Мелкий гравий шуршал под ногами, где-то возилась ранняя птица – и все, мир словно собирался силами перед новым днем, затаившись в туманах.
Страшное и прекрасное время, момент, когда решаешь – жить или умереть.
По мере того как мы приближались к дому, очертания его становились все реальнее, все четче, уже можно было различить темные арки окон. Фонтан перед парадным входом был сух, воду давным-давно спустили, и сейчас пасти диковинных животных, которых я рисовал когда-то, были разинуты в немом крике. Я как зачарованный скользил взглядом по этому мертвому великолепию, сейчас казавшемуся еще более пронзительным, сердце заходилось в странном ужасе и благоговении при взгляде на серую громаду дома – погибшего древнего чудовища, последнего на всей земле, и от того еще более прекрасного.
Первым молчание нарушил Себастьян. Он стоял рядом со мной, подняв голову, и смотрел на купол здания.
- Я надеялся, что здесь кто-то будет жить. Не моя семья, а другие. Кто-то, кто оказался бы сильнее этого места, кто разбил бы оковы.
Он пошел вперед, но не к главному входу – там было заперто, а спустился под лестницу, как и в первый раз, когда привез меня сюда. Я не сразу последовал за ним, замешкавшись на мгновение.
Потайная дверь оказалась не заперта, просто прикрыта. Петли и замок порядком проржавели и покосились, но стоило приложить усилие – и дом впустил нас.
Внутри было еще тише. Но эта тишина была гулкой, почти звенящей, на пределе слышимости, от нее закладывало уши. Я вспомнил, что предстоит подняться наверх по узкой витиеватой лестнице, и снова споткнулся; Себастьян уже скрылся за поворотом.
В моей голове смешались все воспоминания – из далекого прошлого, когда здесь жила семья Флайтов, из военных дней, когда в этих стенах квартировался мой полк. Что из этого реальность, а что только привиделось – я уже и не знал, сейчас все казалось сном, и мне хотелось ощутить реальность хоть в чем-нибудь, и я заглядывал в лица каменных фигур, но они молчаливо взирали на гостя из своих ниш, и не спешили давать ответы.
Себастьян затерялся где-то в пустом доме. На миг я подумал, что и он привиделся мне, и привел меня сюда плод моего воображения, и на самом деле существуют только двое – я и Брайдсхед, его каменные стены, его высокие своды, его цветные, поседевшие от времени и боли витражи, его фрески, лестницы, пустые коридоры, пыль и еле ощутимый старый запах пороха, который после войны я узнавал во многих местах. Где-то там, наверху оставались мои маленькие пейзажи на стенах.
- Себастьян, где вы? – наконец позвал я, услышав, как мне показалось, звук шагов.
Ответа не последовало. Голос мой пролетел по пустым каменным коридорам, и растворился в темных комнатах. Я ускорил шаг, заглядывая во все встречные помещения, покусывая губы от нетерпения и охватившего вдруг с новой силой беспокойства. Так я прочесывал комнату за комнатой, коридор за коридором – некоторые двери были заперты, некоторые распахнуты настежь, и из комнат веяло утренним холодным ветерком – многие окна были разбиты.
Но Себастьяна не было нигде. Осмотрев, казалось, весь дом, я спустился вниз и прошел в галерею, ведущую в часовню.
Себастьян стоял перед изваянием Святой Девы, такой же неподвижный, с опущенными вдоль тела руками. Он даже не обернулся, когда я вошел в часовню, хотя мои шаги были отчетливо слышны. Я замер, не решаясь потревожить его и в наступившей снова тишине – здесь она была на удивление мягкой, окутанной золотом, - и услышал еле различимый шепот молитвы.
- Memorare, O piissima Virgo Maria, non esse auditum a saeculo… ego tali animatus confidentia… curro ad te venio, coram te gemens peccator assisto….
Не торопливый, путанный, родившийся в страхе и принуждении, шепот, а спокойный, пропитанный янтарным теплом, исходившим от окон, за которыми зарождался рассвет.
Я постоял еще немного, завороженный самой этой картиной. Не было в ней ничего болезненного, чужеродного – была просьба о Прощении беспокойной души, добровольная, смиренная, пронзительная и красивая, то, зачем он вернулся сюда, то, к чему шел все это время и без чего не мог найти успокоения.
Я тихо ушел, покинул это место, оставив Себастьяна одного, и побрел к автомобилю через оживающий парк. Оказавшись позади фонтана, я оглянулся на старинный огромный дом, чуть тронутый первыми лучами солнца, теперь он не казался таким мрачным, и таким обреченным. В сердцевине его тихо мерцал свет.
Нет, это прекрасное древнее существо не было мертво. Оно просто спит.

запись создана: 09.02.2013 в 00:05

@темы: фанфик, Себастьян Флайт, Чарльз Райдер

---

[[esta]]

+6

@темы: фото, Себастьян Флайт, Бен Уишоу (2008)

---

[[esta]]

немного атмосферных Меттью и Бена.

+3

@темы: фото, Себастьян Флайт, Чарльз Райдер, Бен Уишоу (2008), Мэттью Гуд (2008)

---

[[esta]]

Название: Лот #65
Автор: Эста
Фандом: книга, фильм 2008, АУ
Персонажи: Ориджинал, упоминаются Чарльз и Себастьян.
Размер: мини
Рейтинг: G
Примечание: сильно по мотивам, действие происходит в XXI веке

Эрика волновалась.
Она приехала на много раньше, чтобы успеть поговорить с нужными людьми и осмотреться. Народу было как на зло невероятно много, дамы в эффектных вечерних платьях щеголяли больше друг перед другом, чем перед своими кавалерами. Это всегда выглядело забавно – негласное женское соперничество. Мужчины степенно окидывали взглядами друг друга, пытаясь проникнуть в тайны кошелька предполагаемого конкурента, они были сосредоточены и тщеславны.
Эрика Бенссон не впервые бывала на подобных мероприятиях – работа журналистки способствовала. В прошлом году ее отправили на прием по случаю заключения брака особы английского королевского дома. Эрика написала неплохую статью, правда, как оказалось потом, половину из того, что было в статье, тактично потерли, а главный редактор намекнул девушке, что надо быть посдержаннее в выражениях. Эрика только пожала плечами – не могла она не пройтись по хваленой английской чопорности, которая в XXI веке приобрела статус анахронизма и диковинки.
Эрика прошла в зал, где должен был состояться аукцион. Она взглянула на изящные часы на запястье – времени было еще достаточно. Девушка отыскала свое место, извинилась, слегка задев платьем пожилую даму, и села. Эрика была одета много скромнее других, впрочем, ей по статусу не подобает, да и не любила она все эти нагромождения нарядов и украшений – лучше уж джинсы, рубашка и удобные мягкие туфли, а не этот костолом на шпильках. Эрика поморщилась, как раз приметив такую особу с права от себя – по уши в бриллиантах и на невероятных каблуках, идет, возвышаясь над своим несчастным спутником на полголовы.
Этот аукцион больше походил на званый вечер – иные были и скромнее, и свободнее. Здесь же собрались так называемые ценители искусства, богемный высший свет старушки Англии. Лоты были сплошь бесценные, редкие произведения искусства, которые мечтали заполучить старые перечники, собиратели барахла, чтобы потом запереться в одиночестве в полутемной комнате и трепетать от осознания того, что лишь им одним доступно что-то великое, чего никогда не будет у других. Или выпендриться перед такими же почитателями прекрасного, поразить дорогостоящей штуковиной.
Сейчас Эрика была похожа на них как никогда. Она сама явилась сюда не только по работе, состряпать репортаж, но и хотела воочию увидеть один из лотов. Интерес у нее был личный, как можно было бы сказать. И поэтому сейчас она нервничала, посматривая то и дело на часы, с нетерпением ожидая начала представления, и как и весь этот старый «блеск», считывая информацию с лиц других.
Наконец аукцион начался. Эрика знала, что этот лот будет ближе к финалу. Он не должен был вызвать большого ажиотажа, и она надеялась, что сможет выкупить его. Для этого ей понадобились все ее средства и еще сумма в долг у подруги.
Через полтора часа очередь дошла до лота номер 65. Неизвестный рисунок работы художника Чарльза Райдера, утраченный, как полагали, но совсем недавно обнаруженный в одной частной коллекции, и отданный владельцем за символическую плату. Эрика узнала об этом случайно от друга-коллекционера, он обронил в разговоре, что не против был бы приобрести эту вещицу – сказал со свойственной ему небрежностью, что свидетельствовало о крайней степени заинтересованности.
Девушка вытянула шею, чтобы лучше видеть. Сердце предательски забилось быстрее, а ладони взмокли, она вытерла их о платье – ну и черт с ним, все равно она его больше никогда не наденет, и плевать что это неприлично. Стартовая стоимость рисунка была смехотворной, но постепенно возрастала, коллекционеры флегматично поднимали карточки. Эрика выжидала, она хорошо ознакомилась с механизмом работы аукциона, и теперь хотела воспользоваться знаниями. Главное не спешить, выбрать нужный момент, и не показывать излишней заинтересованности, чтобы не возбудить охотничий азарт остальных. Часто на аукционах покупают совершенно ненужные вещи только потому что хотят не ударить лицом в грязь и заткнуть за пояс соперника. Эрика была бедна по сравнению с собравшимися здесь людьми, и не могла позволить себе поднимать ставки до бесконечности.
Она осторожно подняла свою карточку. Некоторые обернулись и посмотрели на нее, даже слегка неодобрительно. Дама слева, например наградила ее чуть ли не презрительным взглядом – «девочка, зачем тебе эта безделица? Иди лучше пройдись по магазинам, которые тебе по карману». Эрика привыкла к подобному отношению окружающих, и ни сколько не обращала внимания, внутренне она сочувствовала многим здесь – если бы они узнали истинное ее отношение, вот был бы смех.
Кто-то впереди поднял карточку, предложив бОльшую сумму. Большую практически в 1,5 раза. У Эрики ёкнуло сердце. Она возмущенно пыталась рассмотреть конкурента, но он сидел далеко, она видела только темный затылок; снова подняла карточку, и незнакомец ответил тем же. Наглец, подумала девушка, ты не знаешь, с кем связался! Лимит ее суммы стремительно приближался к нулю, и если этот человек не остановится, то она упустит рисунок. Она не могла себе этого позволить.
Они повышали ставки еще дважды. Больше никто не вмешивался, остальные решили, что удовольствие становится слишком дорогим для сомнительной работы из раннего творчества не сильно известного художника, который занимался в основном архитектурой.
Незнакомец не собирался отступать, и повысил сумму еще вдвое. Эрика вскочила со своего места, и вот тут увидела, кто это был – ее приятель-коллекционер, тот самый. Прозвучал финальный удар молоточка, и лот №65 ушел к владельцу. Вне себя от бешенства и обиды, Эрика пробралась к проходу, шурша платьем, и быстрыми шагами вышла из аукционной комнаты.
В коридоре было пусто. От разочарования у девушки навернулись на глаза слезы, она стерла их рукой. Мерзавец! Он же знал, как сильно она хотела получить этот рисунок! И зачем он ему сдался? Ведь он ничего не значит для Филиппа, не то что для нее! Опозорил ее, и получил от этого удовольствие. Эрика негодующе походила по коридору, порылась в сумочке, вытащила пачку сигарет и закурила.
- Мисс, здесь нельзя курить. – К ней уже спешил невесть откуда взявшийся служащий.
- Да пошел ты! – в сердцах огрызнулась она, и зашагала прочь. Надо было бы остаться, ведь ей сдавать статью. Но Эрика была слишком расстроена. Лучше убраться из этого места. Может быть, потом она позвонит Филиппу Лайтеру и уговорит его продать ей рисунок.

Через несколько дней она позвонила, и услышала, что он уже перепродал рисунок. И никаких контактов у него не осталось. Вот тут Эрика не выдержала и высказала все, что она думает о нем, о достоинстве, чести и прочих вещах, которые ему не знакомы по факту. Филипп только рассмеялся снисходительно, она бросила трубку, пока он не предложил ей приехать к нему и за определенную плату попробовать договориться, чтобы он, возможно, вернул рисунок. Когда-то они встречались. От того времени у Эрики остались не самые плохие воспоминания, пара действительно стоящих украшений, куча проблем с доверием к мужчинам, кое-какие связи в мире искусства и прекрасный темно-вишневый автомобиль, который она и не думала возвращать.
О неудаче на аукционе она рассказала матери. Та только пожала плечами – она не поддерживала эту ее затею, даже скорее была против. Мать, Каролина Бенссон, до замужества Райдер, не сильно гордилась тем, кто был ее отец. Видела она его крайне редко, а потом он ушел вовсе. Семью никогда не обделял средствами, и дал жене развод, когда она того пожелала, но дети скучали по отцу, и со временем стали понимать, что будут обделены его вниманием по вине больше его, нежели матери.
Каролина выросла и удачно вышла замуж, родила дочь, которая так ни разу и не увидела своего деда. Говорили, что он вернулся в Англию, да не один – вернулся вместе со своим другом, которого Каролина ненавидела всей душой, и попыталась передать эту ненависть Эрике. Эрика же, вопреки ожиданиям матери, заинтересовалась судьбой деда, и стала искать какие-нибудь сведения. Информации было не много – кое-какие заметки в архивах, несколько фотографий, его работы в музеях и частных коллекциях, несколько семей, которые знали Чарльза Райдера, и даже те, которые что-то знали о Себастьяне Флайте («…говорят, он страшно пил, да, чудовищно…был странным молодым человеком, отшельником и затворником, красив был как дьявол, но глуп безмерно…»). Но следы их терялись, хотя времени прошло не так уж и много.
В тот день, когда Эрика отыскала дневник своего деда, ее неспокойное сердце наконец практически угомонилось. Она читала страницу за страницей, исписанные мелким ровным почерком, и картины тех дней вставали у нее перед глазами, словно бы это она была всеми теми людьми, что окружали ее деда, будто бы это она ступала под высокими гулкими сводами Брайдсхеда, ныне превращенного в развалины, заброшенного и забытого пристанища бездомных, будто бы она терзалась сомнениями и нерешительностью и сбегала в дикие джунгли от холеного лоска высшего света, чтобы предаваться скорби по утраченному навеки.
Из этого самого обветшалого дневника с пожелтевшими страницами она и узнала о рисунке. Теперь его девушке никогда не увидеть, будь она хоть трижды законной его владелицей. Филипп удавится, но не отдаст ей рисунок, а затаскает по судам. Из вредности.
Эрика снова перелистала дневник. Можно было бы отдать его в издательство, пусть напечатают. Она часто думала об этом, но не решилась. Жизнь ее деда была блистательной, полной скрытых чувств, и она, проникая в его жизнь более чем через полвека, ощущала благоговейный трепет перед чем-то, что было недоступно ей и всему ее поколению. И стоило ли делиться этим с окружающими? Мать наверняка будет не в восторге, а то и вовсе запретит. Не сказать ей Эрика не могла.
Она отнесла статью об аукционе в редакцию, и получила заслуженный недельный отпуск (перед этим еще было несколько более-менее удачных работ).
Она задумчиво сидела в кафе и думала о том, что у них с дедом было больше общего, чем можно было бы подумать. Сомнения и нерешительность. Если бы не ее постоянное чувство неуверенности в правильности поступоков, быть бы ей давно старшим редактором, а не просто журналисткой, пописывающей в мало известное издание. Тоже, достижение! Да и работа не приносит ей такого удовольствия, как хотелось бы. Она явно ожидала чего-то другого. Чего-то более…внушительного и значимого. А не постоянных отчетов в кабинете шефа. Посредственность и скука, и ничего более.
Домой Эрика вернулась поздно. Лампочка в подъезде опять не горела. Она давно подумывала разменять квартиру, и переехать в район поприличнее, но все как-то откладывала. Вроде бы и возможность есть, но все снова упирается в нерешительность.
Девушка открыла дверь, и зашла в квартиру, навстречу ей неторопливой походкой вышла кошка, потянулась, мяукнула и удалилась в сторону кухни. Просто Кошка. Эрика так и не придумала ей имя. Да и зачем – зверю-то точно все равно, как ты его не назови.
Она поставила сумку, бросила на холодильник пачку конвертов и счетов из почтового ящика. Среди них был один конверт побольше, Эрика вытянула его из пачки, повертела в руках, не снимая обуви, прошла в комнату, и осторожно вскрыла ножом для писем. Внутри лежал лист бумаги, и маленькая записочка. Девушка вытащила лист и ахнула. Бросилась к столу, и зажгла лампу, с колотящимся сердцем разглядывая рисунок.
Да, это был рисунок. Молодой человек на нем еле заметно улыбался ей, сидя на каменном бортике большого фонтана, чьи струи устремлялись вверх из разинутых пастей причудливых существ. Все было прорисовано – и лицо мужчины, и диковинные и сложные узоры фонтана, и блики на воде – так, что черно-белое казалось цветным, обретало объем и плотность.
Взгляд приковывало лицо человека. Как будто свет струился из его глаз, как будто он вот-вот сбросит оцепенение, встряхнется, спрыгнет на землю и подойдет к художнику.
«…рисовать Себастьяна почему-то сложно. Он сидел на на бортике фонтана, пока я делал набросок карандашом. Дело не в его облике, не в тени и не в позе, а в чем-то, исходящем из него как свет свечи исходит из темной комнаты, дрожит и вот-вот погаснет. Я не могу передать это ощущение на бумаге. Он как вода, его сможет запечатлеть только гений…»

@темы: фанфик, Себастьян Флайт, Чарльз Райдер

---

[[esta]]

Название: Невидимые нити
Автор: Эста
Фандом: Книга и фильм 2008
Персонажи: Чарльз Райдер/Себастьян Флайт, Селия Райдер, Ориджинал.
Размер: примерно 4700 слов
Рейтинг: G, авторский R.
Дисклеймер: все персонажи, кроме одного, принадлежат Ивлину Во )

- А как эта местность называется?
Он ответил; и в ту же секунду словно кто-то выключил радио и голос, бубнивший у меня над ухом, беспрестанно, бессмысленно день за днем, вдруг пресекся; наступила великая тишина, сначала пустая, но постепенно, по мере того как возвращались ко мне потрясенные чувства, наполнявшаяся сладостными, простыми, давно забытыми звуками, ибо он назвал имя, которое было мне хорошо знакомо, волшебное имя такой древней силы, что при одном только его звуке призраки всех этих последних тощих лет чередой понеслись прочь.
***
При появлении Себастьяна серые фигуры моих университетских знакомых отошли на задний план и затерялись в окружающем ландшафте, словно овцы в туманном вереске взгорий…
…Но истина открылась мне в тот день, когда Себастьян, листая от нечего делать «Искусство» Клайва Белла, прочел вслух:
«Разве кто-нибудь испытывает при виде цветка или бабочки те же чувства, что и при виде собора или картины?» - и сам ответил: «Разумеется. Я испытываю».
***
Патер Браун сказал примерно так: «Я изловил его – вора – с помощью скрытого крючка и невидимой лесы, которая достаточно длинна, чтобы он мог зайти за край света, но все равно притянет его назад, стоит только дернуть за веревочку»
***
- Ты любил его, правда?
- Любил. Он был предтечей.
***
Ивлин Во, «Возвращение в Брайдсхед».

Я полагал, что никогда более не увижу его, но я ошибался.
Судьба приготовила мне неожиданную встречу. На столько неожиданную и долгожданную, что когда она произошла, я не нашелся что сказать, и чувства, которые, казалось, должны были бы выплеснуться через край десятилетиями ожиданий, враз притихли, испугавшись того, что представший перед моим взором человек может быть всего лишь искусным миражом.
Это случилось в один из жарких летних дней, которые я проводил в Италии, вместе со своей семьей. Торопиться мне было некуда. Война прокатилась по этим местам, и исчезла за горизонтом, оставив после себя несмываемый серый налет. Вся Европа сейчас напоминала потрескавшуюся соляную равнину – безжизненная почва, где сухая как пергамент, а где покрытая размокшей от долгих дождей глиной. Так что по большому счету было все равно куда ехать, где коротать дни.
Мои картины, на которых были запечатлены старинные особняки, островки ушедшего века, нынче безвозвратно потерянные, и потому особо ценные, обеспечили нам беззаботное существование на несколько лет вперед, и на очереди у меня стояли новые заказы, в основном с другого континента, не затронутого войной, и потому не дезориентированного в пространстве жизненных ценностей.
Мне только что исполнилось 40 лет. Двое моих детей были определены в прекрасную школу в Америке, и Селия могла перевести дух.
Когда-то наш брак чуть не распался на мелкие осколки, когда я встретил тень моего прошлого. Джулия вошла в мою жизнь, как отголосок еще более древнего чувства, и принесла с собой смятение и страхи, совершенно, как казалось мне тогда, не нужные.
После десяти мертвых лет она явилась глотком воздуха, который я вдохнул с радостью и восторгом, с замиранием сердца, поддавшись этой пьянящей гамме миражей и воспоминаний. Своим видом, своей схожестью чертами лица с ним, с тем, чьей тенью пребывала, она приносила боль, и тут же исцеляла эти раны. Я смотрел на нее, я готов был бросить все к ее ногам, потому что она как луч света, вдруг дала мне веру в чудо. Если вернулась она, то может быть, вернется и он, появится из глубин моей памяти, воскреснет и сойдет с креста, сбросив с себя пепел, возродится как феникс. И я, восхищенно любуясь совершенными ее чертами, замер в тщетном и болезненном ожидании, напряженно прислушиваясь, готовый уловить звук знакомых легких шагов.
Но время шло, и ничего не происходило, и постепенно я снова забывал о своих ожиданиях, сердце успокаивалось, Джулия становилась не более чем случайным фантомом, которым я увлекся, источником, утолившим лишь на время мою жажду, более, чем кто–либо еще был способен. Но все же только на время. И когда это время вышло, мы отделились друг от друга, окончательно разошлись в разные стороны, каждый в поисках своего Грааля. Но мой Грааль был спрятан надежней всего.
После моей с ней встречи прошло еще несколько лет.
И вот – я стою посреди залитой солнцем улицы в Риме, не в силах пошевелиться, произнести хотя бы слово. Лицо мое спокойно, но это лишь застывшая маска, потому что я просто не имею в своем распоряжении тех эмоций, которые должен испытывать, глядя на человека в толпе, стремительно удалявшегося, лавирующего средь шумных итальянцев со знакомым мне изяществом.
Я перевожу дух. Конечно же, это мираж, это какая-то шутка подсознания, вывернутая наизнанку, насмешка над самыми сокровенными ценностями моей души. Я слишком много рефлексировал и в результате сам создал этот удивительный фокус. Секунду спустя я уже бежал за ним, выискивая глазами. В ушах билось «не может быть…невозможно… только бы это был не он».
Только бы не он – потому что я понятия не имел, чтобы сказал ему при встрече. Когда мы виделись последний раз – около двадцати лет тому назад, на руинах ушедшего мира, среди грязи, шума и нищеты Марокко, он был уже потерян для меня. Тогда я просто развернулся и перешагнул порог, оставив это гибнущее в алкогольной зависимости упрямое существо в компании с худшим человеком, которого только он мог найти. Тогда Себастьян сказал мне – «Как странно вдруг заботиться о ком-то, когда всю жизнь заботились о тебе».
Я не смог удержать его, я позорно капитулировал, я ничего не сделал, кроме как давал ему денег на выпивку, когда все остальные не давали, и он закладывал свои вещи - серебряные часы, портсигар, как будто влачил нищенское существование. Я не сделал ровным счетом ничего. Эта слабость и безволие, эта покорность судьбе обошлась мне смертью при жизни – когда последующие долгие годы я блуждал словно во тьме, изредка видя тусклый свет в чем-то вроде путешествия по диким джунглям или в своих картинах.
Наконец, когда нас разделяло всего несколько шагов, я осмелился позвать его по имени. Буквы царапали гортань, мне казалось, я говорю на незнакомом языке, и он меня не понимает. Так бывает во сне – вроде бы ты кричишь что есть сил, но окружающие тебя не слышат. Я не любил такие сны.
- Себастьян.
Он остановился, так резко, что чудом не врезался в человека рядом.
Это действительно он, подумал я. А вдруг все таки?... вдруг я обознался. Извинюсь и пойду дальше, как будто ничего и не было. И забуду об этом навсегда.
Он обернулся. Я выдохнул, всматриваясь в черты – ища знакомое, то, что сохранила память. Как мало и как много этого осталось! Годы сделали свою работу, но как будто бы нехотя, в полсилы, и даже не смотря на то что покинул я его в плачевном состоянии алкогольной зависимости, лицо его сохранило прежнюю феноменальную красоту, которую после я искал и находил в его сестре.
Несколько секунд он всматривался в позвавшего его, немного удивленно, удивление сменялось чем-то другим, чем-то схожим по сути с моими чувствами – как казалось мне в тот миг. Как я смел надеяться.
- Себастьян… - повторил я.
Много лет назад, в Оксфорде, он сказал мне – я сейчас отчетливо это вспомнил: как хорошо было бы спрятать ценности в разных местах, в тот самый миг, когда ты счастлив, а потом вернуться за ними, через много-много лет, найти и вспомнить все, до мельчайших подробностей. Все то счастье, испытанное и пережитое почти жизнь назад.
Сейчас он смотрел на меня и улыбался.
Я подошел к нему еще ближе, не смея отвести взгляда. Себастьян молча ждал, пока я подойду так, что бы не нужно было перекрикивать шум улицы, и затем сказал:
- Пойдемте, Чарльз, куда-нибудь, где можно поговорить. Ужасно шумно.
Это прозвучало так буднично, так обычно, будто бы не виделись мы со вчерашнего дня, а вовсе не половину наших жизней. Мне ничего не осталось, как согласиться, и пойти за ним, на другую сторону дороги, в один из множества переулков. Там мы зашли в маленькое тихое кафе, где пахло свежими булочками и еще какими-то сладостями, и народу было ровно столько чтобы не чувствовать себя словно в волнах бушующего океана. Дверь захлопнулась за нами, и наступила тишина.
С тех пор, как я позвал его по имени, я не произнес более ни слова. Я наблюдал за ним, еще не до конца поверив, что наша встреча происходит на самом деле, здесь и сейчас. Первое, что поразило меня больше всего – его спокойствие. Себастьян вел себя непривычно целеустремленно и уверенно. Движения его были знакомы мне, но они утратили свою былую поспешность и суетливость. Тонкие пальцы переплелись друг с другом и легли поверх стола, когда он сел напротив, разглядывая меня. Именно так – он смотрел на меня с любопытством натуралиста, увидевшего диковинную бабочку; сквозь это любопытство я в свою очередь не мог разглядеть и толики волнения. Если оно вообще было, это волнение.
- Вы живете в Италии? – снова первым заговорил он.
- Нет… я здесь не на долго. На отдыхе с семьей.
- Вы стали выдающимся художником. Я немного следил за вашей жизнью.
Это было для меня откровением. Себастьян следил за моей жизнью?.. В то время, как я уже давно похоронил его, боялся даже предполагать, что сталось с моим другом.
Ошеломленный, я не нашелся что ответить. Он тем временем заказал бутылку вина.
- Вы изменились, Себастьян, – произнес я.
Он улыбнулся мне.
- Надеюсь, не в худшую сторону.
- Нет, конечно, не в худшую. Но вы…
- Выгляжу трезвым?
- В общем, да.
- Не беспокойтесь, Чарльз. Я могу спокойно говорить на эту тему. Я пью достаточно для того, чтобы не казаться скучным занудой самому себе, но и не терять голову.
- Это и удивительно. Последний раз, когда мы встречались, я запомнил вас на грани катастрофы.
- Я эту грань перешагнул, дорогой Чарльз, еще много раньше, чем вы думаете. Но, как видите, - он усмехнулся, - я вернулся.
Из каких глубин ада вернулся мой друг, я даже и предполагать не смел, и кто помог ему в этом, кто протянул руку помощи, и выдернул его – этого я не знал. Но то, что Себастьяна спасли, было очевидно, я не мог представить себе, чтобы он вернулся к нормальной жизни самостоятельно.
- Значит, вы наблюдали за мной? И давно?
- С тех пор, как вернулся. Я живу здесь, в Риме, уже пять лет.
- Почему раньше не сообщили о себе?
- Не был уверен, что нужно это делать. Много воды утекло, у вас давно другая жизнь. Семья, дети. Картины.
А какая жизнь у вас? - хотелось мне спросить.
Я не знал, злиться мне или соглашаться. От части он был прав – ворвавшись так неожиданно в мой упорядоченный, пусть и картонный мир, он поставил под угрозу всю ту жизнь, к которой я привык. Теперь он дал мне возможность взглянуть ему в глаза в поисках упрека или сожаления. Но ни того, ни другого я не обнаружил. И это озадачивало меня более всего.
Почти с физической болью я осознал вдруг, глядя на мужчину со знакомым лицом перед собой, что ничего не знаю об этом новом человеке. Все эти годы я лелеял тот образ, что давно остался в прошлом, был принесен естественным образом в жертву времени и обстоятельствам. Но я упрямо хватался за эту обманку, и жил в ожидании того, что когда-нибудь я вновь обрету его, тот любимый мною мир в его обличии.
Своим появлением Себастьян разрушил эту сильнейшую иллюзию. Вот почему, едва увидев его, я молил все силы, чтобы это оказался не он – я знал, чувствовал.
Себастьяна, казалось, нисколько не тяготили подобные мысли и сомнения, он смотрел в окно, на меня, неторопливо пил свое вино и щурился на солнце, едва касавшееся его ресниц.
- Приходите ко мне, Чарльз. На днях. Я хотел бы увидеть вас еще. – Сказал вдруг он.
Я машинально кивнул. Отказаться я не мог. Он довольно назвал адрес. Казалось, его забавляет вся эта ситуация. Мне же она нисколько забавной не казалась. Скорее наоборот. Я чувствовал, как земля подо мной подрагивает и осыпается, как где-то вдали нарастает гул – предвестник перемен.

- Что-то случилось, Чарльз? Ты вернулся гораздо позже, чем я рассчитывала. Где ты был?
В голосе жены не было каких-то требовательных ноток, скорее скучающие. И так уже много лет.
- Гулял. Встретил старого друга, которого не ожидал увидеть. – ответил я, наливая из графина бренди.
- Что же ты не пригласил его к нам? Я почти не вижу твоих друзей. Только знакомых. Ах, Чарльз, я так устала за сегодняшний день. Мы с Каролиной столько мест обошли! Джон с нами не пошел, ну и зря. А еще я встретила леди Элбертон. Она тоже здесь на отдыхе, представляешь? Выглядит потрясающе, понятно, почему у нее столько кавалеров при живом-то муже.
Я что-то отвечал, кивал и соглашался с тем, что говорила моя жена, ее речь была похожа на щебет. Такая же легкая, заполняющая собой все пространство, и пустая.
Селия не была глупой. Просто наши разговоры уже давно утратили какой-то смысл для нас обоих. Гораздо больше общего у нее было с моими выставками.
- Прости, я устал, и хочу лечь пораньше. – Я поцеловал ее и поднялся в спальню, прихватив с собой бокал. Мне необходимо было побыть с самим собой, хотя бы полчаса.
Мысленно я прокручивал происшествия сегодняшнего дня. Все стало зыбким и почти стерлось, превратилось в бесформенную массу – события, лица, звуки – все, что было до встречи с Себастьяном. Часы начали свой ход с нуля. Мы почти и не поговорили. Я не рискнул расспрашивать его о подробностях его жизни, а он не спешил раскрывать карты. Просто сидел напротив, и нес какую-то ерунду о булочках, о вине, о моих выставках, которые хотел бы посмотреть, как будто все это и было самым важным на свете, и появился он исключительно за этим. В этих пустых приятных разговорах был весь прежний Себастьян, и я любил их. Но сейчас я почти ненавидел свои картины и эти проклятые выставки, я готов был стукнуть кулаком по столу, встряхнуть его за плечи, впившись взглядом в зрачки, вытрясти из него все, вывернуть наизнанку и хоть раз в жизни заставить говорить по существу. Конечно, ничего такого я не сделал; сидел и слушал; и говорил такую же ничего не значащую ерунду. Потом он взглянул на часы (я счет времени давно утратил), расплатился и исчез так же неотвратимо и мистически, как и появился, оставив меня в тишине переживать этот взрыв, с адресом, записанным карандашом на клочке бумаги.
Спустя несколько дней, проведенных в сомнениях, я наконец отправился по тому адресу, что дал мне Себастьян.
Дом располагался не в самом респектабельном районе, внешние данные имел весьма скромные, но выглядел все же аккуратно и ухожено. Я обошел его кругом, скользя взглядом по простым треугольникам окон, по углам и пересечениям. Я подумал, что не стал бы рисовать этот дом – такой он был невзрачный. Как будто пустое место.
Наконец любое время ожиданий вышло, и я позвонил в дверь, почти не удивившись, что Себастьян открыл сам. Он пропустил меня внутрь, затворил дверь, и сразу предложил мне что-нибудь выпить. Я отказался. Мелькнула мысль, что я зря пришел. Что нужно бежать отсюда, и никогда более не возвращаться. Слабая и непрочная мысль.
- Я боялся что вы не придете. – сказал он, как-то нерешительно. Сейчас в нем было гораздо больше от того человека, которого я знал.
Я с тревогой и подозрением присматривался к нему. Несколько дней назад он казался мне легким и призрачным, как утренний туман, сейчас же выглядел усталым, чуть ли не больным.
- Я подумывал об этом. – Признался я. – Я даже не знаю, о чем говорить с вами.
Мне хотелось быть откровенным - наверное, очень не к стати.
- Обо всем. Раньше вы говорили обо всем.
- Бог весть сколько лет назад, Себастьян.
- Вы начали верить в Бога? – с некоторым любопытством и насмешкой спросил он.
- Это просто расхожее выражение. Вы живете один?
- Нет.
- Зачем вы пригласили меня?
- Хотел видеть, я же сказал. Разве это странно?
- Раньше не хотели.
Он вздохнул.
- Вы злитесь?
- Я в замешательстве.
- Простите меня. Простите меня, Чарльз. Это было очень грубо с моей стороны.
Я чуть было не расхохотался в голос.
- Так с кем же вы живете? – подобный вопрос прозвучал более чем бестактно, но слишком хорошо я помнил последнего Себастьянова сожителя.
- С женой, – просто сказал он. – Давайте откроем окно. – он поднялся и поспешно отворил створки справа от нас, в комнату ворвался порыв теплого ветра и запах нагретой мостовой. Я молча взирал на него, на его силуэт, просвеченный солнцем.
- Она скоро придет. Я вас познакомлю, если желаете.
- Да, конечно… Я рад, что у вас все хорошо. - Я очень тщательно подбирал слова.
С женой! Себастьян изменился гораздо больше, чем я мог предположить – с одной стороны, и остался прежним – с другой, которую он усиленно, но безнадежно прятал.
- А с чего вы взяли, что у меня все хорошо? А вот и она. – Проронил Себастьян, выглядывая в окно. В его голосе мне на миг почудилось что-то очень знакомое и неприятное, то самое, которое я меньше всего хотел бы вернуть.
К дому подъехал автомобиль, затем послышались легкие быстрые шаги, и через пару минут в комнату вошла леди Флайт.
Я смотрел на женщину, которая завладела сердцем Себастьяна. Она была красива, не ослепительна, горда, но не надменна; зеленое платье обтекало гармоничную фигуру, черные волосы на затылке были стянуты в тугой пучок; серые глаза смотрели внимательно и цепко. Она не была похожа на женщин из Брайдсхеда, но была в ней некая черточка, некий секрет, который и привлек Себастьяна – так я подумал, впервые увидев Элизабет Флайт.
Нас представили друг другу, и она тут же укорила Себастьяна, что тот даже не позаботился о том, чтобы накормить гостя – Себастьян и в самом деле и не вспомнил бы о приличиях.
Что меня приятно удивило – Элизабет ни слова не сказала о моих картинах, когда услышала имя. Без сомнения, она знала, кто я такой, но я не услышал ни одной льстивой заигрывающей нотки в ее голосе. Может быть, в глазах появилось чуть больше любопытства.
Я непроизвольно вспомнил Джулию.
Она извинилась и ушла распорядиться об ужине.
- Она красива, Себастьян.
- Да? Никогда не замечал.
Я удивился такому ответу, но решил, что лучше промолчать.
Мы поужинали, говорила в основном леди Файт, она очень ненавязчиво расспрашивала меня о моей семье и работе, но в отличии от других ее интерес не вызывал во мне раздражения. Себастьян сидел со скучающим отстраненным видом, уставший и осунувшийся. Я бы много отдал, чтобы узнать какие мысли занимали в этот момент моего друга. И что происходит в этом доме, а то что здесь что-то происходит, становилось очевиднее для меня с каждой минутой.
После ужина Себастьян вдруг покинул нас, невнятно сославшись на головную боль. И этому я не удивился, не обиделся, и не посчитал грубостью с его стороны – если бы на месте Себастьяна был кто-то другой, это выглядело бы полным неуважением.
Элизабет ловко заняла меня разговорами, мы сидели в креслах у небольшого камина, и перебрасывались негромкими репликами.
Я обратил внимание, что дом был довольно небогат. Не сказать, чтобы беден, но и не слепил роскошью как Брайдсхед. Слуг почти не было, я не увидел ни одного за весь вечер, все они были где-то в других комнатах, или на кухне. Мебель и ковры не представляли никакой ценности и скорее всего были приобретены вместе с этим домом, и позднее ничего не докупалось или не менялось. Я даже подозревал, что у Себастьяна довольно ограниченное финансовое положение (если не сказать, что он живет и вовсе не на свои средства) – после войны это было почти повсеместно, и не затронуло только избранные высшие сообщества, к которым Флайты не принадлежали уже довольно давно.
Наконец, я решился задать вопрос, который терзал меня все больше.
- Леди Флайт, я знаю Себастьяна очень давно, и мне были известны некоторые нелицеприятные особенности его жизни. Может быть, мой вопрос прозвучит крайне грубо, прошу простить меня…
- Вы хотите знать, пьет ли он? – она ничуть не смутилась. – Да, пьет.
- Мне он сказал, что нет.
- И вы поверили? За то время что вы не виделись, а мне известно о вашей дружбе, он многое пережил. Моменты, еще более нелицеприятные, скажем так. Себастьян крайне неустойчив психологически, и у него случаются срывы. Он может держаться какое-то время – неделю, две, иногда месяц. Но потом обязательно происходит что-то подобное.
- Как вы это терпите?
Она улыбнулась чуть, пожала плечами.
- Я люблю его. Этого достаточно.
Так и не дождавшись Себастьяна, я ушел. Я был зол на него. Зачем нужно было врать? Надо признаться, я был разочарован. Значит, совсем ничего не изменилось. А я по наивности надеялся, что годы как-то повлияли на него, заставили искать другие ценности в жизни. Но в то же время это был тот Себастьян, хорошо знакомый мне своей непредсказуемостью и неуправляемостью. И в этот раз, в отличии от прошлого, за ним было кому присмотреть. Без моего участия. Да и вряд ли я бы смог сейчас что-то сделать, раз не смог и тогда.
Вернувшись домой, я твердо решил не думать обо всем этом, и не приходить более в тот дом. Может быть, я поговорил бы с леди Флайт еще, но не сейчас. В конце концов, у меня в жизни есть еще что-то, кроме Себастьяновых проблем с самим собой – мои дети, которых я любил не меньше своего прошлого.
Но чувство абсурдной недосказанности не покидало меня день ото дня.

Прошло несколько недель, Себастьян так и не объявился, а я не решался поехать к нему. Иногда мне казалось, что если я попробую найти снова тот дом, то обнаружу вместо него какие-нибудь заброшенные развалины, и местный житель удивленно скажет мне, что никто не живет здесь уже несколько лет.
Селия готовилась к отъезду, неспеша собирала вещи, я на последок гулял по римским улочкам, запоминая детали и делая наброски в блокноте, чтобы потом перенести все это на холст. В основном я странствовал в одиночестве, детей почти никогда не брал, а Селии было не очень-то и интересно, когда я подолгу останавливался у какого-нибудь старого здания и дотошно изучал его линии, она начинала меня поторапливать, и такие моменты обычно заканчивались ссорами, в конце концов она перестала ходить со мной, а я не настаивал.
Я уже знал, как назову свой следующий альбом. До отъезда в Америку осталось два дня. В какой-то миг мне в самом деле удалось не думать о Себастьяне, но он сам напомнил о себе.
Он пришел ко мне домой. Откуда-то узнал адрес (я подозревал, что нынче это не сложно), и заявился без предупреждения. Хорошо что дома кроме меня и горничной никого не было. Его бесцеремонное появление было неожиданностью, я почти смирился с его равнодушием к миру.
- Что вы здесь делаете? – я окинул его взглядом. Себастьян выглядел растрепанным, как будто только что с постели; на нем был костюм не по сезону – слишком теплый, и довольно поношенные туфли.
- Я боялся, что вы уедете. – Сказал он. По тому, как блестели его глаза, я сразу понял, что он выпил, но немного – движения и речь были вполне осознанными.
- Да, мы скоро уезжаем. – Я вел себя довольно сдержано.
- Не предложите мне чего-нибудь выпить?
- Нет. Вам уже хватит.
Он выругался, и сел в кресло, не дожидаясь моего предложения.
- Где ваша жена и дети? Я хотел бы познакомиться с ними.
- Где-то в городе, Себастьян. Я рад, что сейчас их нет.
- Вы стыдитесь меня? – в его голосе прозвучало удивление и легкая обида.
- Нет, но я бы не хотел впутывать еще и их во всю эту неразбериху. – Я прохаживался по комнате, наблюдая за ним. – Себастьян, давайте будем откровенными. Зачем вы явились? Только не надо нести бред про то, что хотели меня видеть. Вам нужны деньги? – вдруг предположил я.
Кажется, он смутился.
- Да. Немного. Мне нужны деньги. – Себастьян взглянул на меня.
- Попросите у жены. Неужели она вам не дает денег?
- Она мне не жена.
Я был удивлен.
- Как это?
- Только юридически. Да, мы заключили брак, но ей ничего от меня не нужно, кроме моего состояния, точнее того что осталось. Она все забрала, и я не имею права пользоваться деньгами без ее согласия, а она его не даст.
- Как же вы так попались? Зачем заключили этот союз?
- Я был не в лучшем состоянии, чтобы думать.
- Понятно. Я даже не сомневался.
- Вы дадите мне денег?
- Нет, не дам. Ни цента, Себастьян. Потому что вы солгали, потому что пришли ко мне просить денег вместо того чтобы наконец поговорить, потому что я больше не хочу в этом участвовать. Ясно?
Я начал злиться, и голос мой звучал довольно резко.
- Я думал, мы друзья, - произнес Себастьян.
- Поверьте мне, я тоже надеялся на это. Но мне кажется, что вы давно променяли мою дружбу на что-то другое. Я надеялся на то, что когда-нибудь встречу вас, и все станет как в дни нашего знакомства, в первые дни. – Я помолчал немного, подбирая слова. – Не было и дня, чтобы я не вспоминал Брайдсхед, и вас, и то лето… И вот я наконец нашел вас – и что же я вижу? Все то, что разрушило нашу дружбу. И, черт возьми, вы нагло врете мне! Хотя прекрасно знаете, как я отношусь к вам. Как относился. Вместо того чтобы поговорить! Вместо того, чтобы говорить со мной, вы валяете дурака!
Я смотрел на него, но он не слушал меня – так мне казалось. Он смотрел на полотно на мольберте в углу комнаты, которое я не закончил.
- Красивая картина. – Негромко сказал он.
Быстрыми шагами я подошел к мольберту, сорвал с него полотно, изорвал, и бросил на пол, разбил деревянный мольберт о стену одним чудовищным ударом, бросил щепки вслед полотну.
- Теперь вас ничего не отвлекает?! – я сжал его худые плечи, так что ему наверняка стало больно, выдергивая из кресла. – Говорите со мной, черт бы вас побрал! Идиот несчастный!
Я встряхнул его, и прижал к себе, запуская пальцы в волосы, не давая ему пошевелиться.
Себастьян не делал попыток вырваться, он тихо дышал в мое плечо, напряженный до предела – я чувствовал, как он подрагивает. Наверное, делать этого не стоило – раздувать угли, но я не мог найти иного способа привлечь его внимание, помочь ему сбросить оцепенение. Я придержал его за затылок и поцеловал, как когда-то он поцеловал меня. Если он хочет этого, то я готов ему это дать. Тогда был не готов, сейчас у меня больше нет выбора, нет надежды.
Себастьян взглянул на меня, мне показалось, с ужасом. Как будто его вдруг ударили, как будто заставили ступить в огонь, и от резкой боли он вырвался из сна, очнулся, перепуганный до полусмерти, оказавшийся вдруг на развалинах города, в котором вырос. Я не отводил взгляда, как не отвел бы его перед хищным зверем.
Я поцеловал его снова, удерживая все так же крепко, каждым прикосновением губ ломая его отчужденность. Я слышал, как он дышит, чувствовал, как сопротивляется, растерянный, внезапно обнаженный передо мной, вывернутый наизнанку, сломленный и слабый. Но останавливаться я не собирался, слишком велики были ставки, поздно было отступать – костры уже зажгли.
Я не позволял ему возражать, время раздумий прошло, те минуты были даны нам обоим и превратились в бесплотные годы. Сумасшествие выбивают безумием.
Когда я наконец отпустил его, и заглянул в глаза, то увидал смятение и щемящую, смертельную печаль, эта печаль собиралась на ресницах и падала вниз прозрачными каплями; когда я стер ее ладонью, он заговорил.

Через два дня я с семьей покинул Рим на корабле через Атлантику. К самолетам я не смог привыкнуть – слишком мало времени, чтобы подумать. Ускоряющийся бег времени лишал возможности сделать паузу, осмыслить то, что оставалось за спиной. А мне много чего нужно было осмыслить.
Погода выдалась чудесная, и почти все дни я проводил на палубе. Селия с детьми были поблизости, я не возражал против вторжения в мое одиночество, тем более все мои мысли были направлены на другого человека, плывшего вместе со мной в Америку.
Себастьян явился ко мне с одной сумкой через день после нашего разговора, который сейчас я вспоминал как откровение.
Заберите меня с собой – так сказал он, упрямо смотря на меня. Я попытался возразить, напомнив ему о делах здесь, о жене, какой бы она не была, но он уперся намертво. Он был трезв и решителен, и обещал не причинять мне беспокойства, и устроиться там самостоятельно, и даже отдать все деньги, которые будет должен мне за дорогу. Вместе со всем прочим Себастьян пообещал мне, что найдет работу. Я не представлял, какую работу он сможет выполнять, но это было любопытно. Нет, я не собирался бросать его сразу же по приезду, без средств к существованию. Не собирался бросать его вообще, но был не против занять его чем-нибудь. Я пошутил, что он мог бы писать небольшие статьи с религиозным уклоном, но он посмотрел на меня так, что больше я об этом не упоминал. Это был единственный раз, когда мы упоминали в разговоре его религию, он дал понять, что не позволит даже мне говорить об этом. Особенно – мне.
Я не поверил ничему из того , что он наобещал, но забрал его с собой. И теперь мы каждый день встречались на палубе, кивали друг другу, проходили мимо, еле заметно улыбаясь, или стояли рядом у бортика, так близко, как только было возможно, и он самую малость касался моих пальцев, неизменно говорил о погоде и любовался на воду, в то время как я любовался им, как когда-то любовался высокими сводами Брайдсхеда; ощущая как натягиваются, звенят и крепнут незримые нити, опутывают все наше существо, пронизывают сердце. С превеликим удовольствием поддался я этим путам, пообещав себе и человеку рядом со мной, что не посмею еще раз когда-нибудь хоть на миг ослабить их.

@темы: книга, фанфик, фильм 2008, Себастьян Флайт, Селия Райдер, Чарльз Райдер

---

Собираем друзей :)

[S.F.]

@темы: организационное

---

[[esta]]

Название: Мне не жаль.
Автор: Эста
Фандом: Возвращение в Брайдсхед 2008
Персонажи: Чарльз/Джулия/Себастьян
Рейтинг: R
Музыка: "Мне не жаль" - Антон Макарский, Сергей Ли, Арина Ли

@темы: фанвидео, фильм 2008, Джулия Флайт, Себастьян Флайт, Чарльз Райдер

---

Основные персонажи

[S.F.]

Здесь вы можете ознакомиться с актерами, которые играли в обеих экранизациях книги.

Чарльз Райдер:

Джереми Айронс (1981)


Мэттью Гуд (2008)


Себастьян Флайт:

Энтони Эндрюс (1981)


Бен Уишоу (2008)


Джулия Флайт:

Дайана Куик (1981)


Хейли Этвелл (2008)


Леди Марчмейн:

Клэр Блум (1981)



Эмма Томпсон (2008)


Лорд Марчмейн:

Лоуренс Оливье (1981)


Майкл Гэмбон (2008)


Селия Райдер:

Джейн Эшер (1981)


Анна Мэдэлей (2008)


Энтони Бланш:

Николас Грейс (1981)


Джозеф Битти (2008)

@темы: статьи и ссылки, фильм 1981, фильм 2008, Джулия Флайт, Себастьян Флайт, Селия Райдер, Тереза Марчмейн, Чарльз Райдер, Энтони Бланш

---

Брайдсхед в реальности.

[S.F.]

Касл-Ховард, или замок Говардов - именно это место выбрали создатели фильма "Возвращение в Брайдсхед", чтобы поселить там семейство Флайтов.
Касл-Ховард был построен по проекту сэра Джона Ванбру (автор Бленхейма) и слывёт самым пышным барочным дворцом во всей Великобритании. Интересно то, что Джон Ванбру был известен прежде всего как драматург, и к моменту, когда Чарльз Говард заговорил с ним о постройке Касл-Ховард, не имел большого архитектурного опыта.
Поначалу конструкция не включала центральный купол, он был добавлен гораздо позже в процессе строительства. Восточное крыло было построено в течении 10 лет, а так же купол. К 1725 году дворец все еще не имел западного крыла, не смотря на то, что были потрачены приличные средства. Западное крыло было достроено позже, в стиле, вдохновленном зданием парламента, и занимался этим уже другой архитектор, сэр Томас Робинсон. Он имел грандиозные планы по оформлению интерьера и самого дворца, роскошь которого была бы непревзойденной во всем мире, но этим планам не суждено было осуществиться, так как финансирование проекта свелось к минимуму. Робинсон умер в 1777 году, а дворец так и не был завершен, и оставался таким до 1811 года, когда за дело взялся третий архитектор, Чарльз Tatham, и наконец декор был закончен.
В дальнейшем Касл-Говард претерпевал незначительные изменения, оставаясь по сути ансамблем, имеющим два несбалансированных крыла, построенных с расходящимся виденьем, и соединенных куполом фантастической красоты.



Интерьер дворца представляет собой наполненное светом и легкостью пространство в стиле барокко, центром которого, апофеозом всего строения является купол высотой 70 футов. 4 колонны, 4 фигуры поддерживают купол и олицетворяют собой 4 элемента - Огонь, Воду, Землю и Воздух. Роспись купола аллегорически повествует о Фаэтоне, сыне Аполлона, о его падении с небес.


Купол был сильно поврежден в результате пожара в 1940 году, пожара, который также уничтожил около двадцати комнат дворца; полное восстановление произошло только спустя 20 лет.
Местом, куда попадают посетители прежде всего, является Античная галерея, во главе которой находится величественная статуя римской богини Фортуны, а по всей длине прохода расположились подлинники римских скульптур, начиная со 2 в.н.э., привезенных из Италии (1738-1739), но есть и несколько копий.


Роскошество и пышность присутствуют во всем - в спальнях и гордеробных комнатах, которые принадлежали Леди Джорджиане Говард, в девичестве Кавендиш, в Багровой столовой и Бирюзовой гостиной. Мебель из сандалового дерева, доставленная из Бразилии, множество венецианских картин, книги, музыкальные инструменты, элементы декора тончайшей работы - всем этим наполнен Касл-Ховард.




Часовня, в которую можно попасть по длинному коридору из комнаты-музея (не музея в привычном смысле этого слова - но эклектического собрания произведений искусства, мебели, что была собрана на протяжении всей истории семьи Говард.), используется с конца 18 века. Размеры часовни сравнительно небольшие, но она не менее достойна внимания. Цветные витражи Эдварда Берн-Джонса проливают мягкий свет на внутреннюю отделку, предавая всему загадочный и величественный вид. В оформлении преобладают теплые золотые оттенки.




Вокруг дворца раскинулся французский парк на 4000 гектаров, в стороне — дендрарий.





Уже на подходе к дворцу можно ощутить его масштабы - проезжая через несколько ворот.

И еще одни:


Ворота, ведущие непосредственно в сад:


Касл-Ховард входит в число девяти частных «домов-сокровищ» Англии.

В статье использован материал из Википедии, с англоязычного сайта www.britainexpress.com, с сайта mari-five.livejournal.com.

@темы: статьи и ссылки, усадьба Брайдсхед

---

"Возвращение в Брайдсхед" , экранизация 2008 года (фильм)

[S.F.]

Фильм “Возвращение в Брайдсхед” – следующая экранизация романа Ивлина Во, которая неоднократно подвергалась критике из-за “вольной трактовки сюжета”. Режиссером выступил Джулиан Джаррольд, известный телевизионными адаптациями классических произведений.
Главную роль получил Мэттью Гуд (“Мисс Марпл”), Себастьяна Флайта сыграл Бен Уишоу (“Парфюмер. История одного убийцы”).



Главным отличием фильма от адаптации 1981 года является глобальная разница в длительности экранного времени. То, что затянуто в сериале, слишком кратко изложено в новой версии, а порой – и вовсе вырезано. Впрочем, игра актеров остается на высшем уровне, а суть фильма полностью отвечает первоисточнику, раскрывая перед зрителями такие темы, как губительное влияние веры на человека, любовные взаимоотношения и дружба, основанная на доверии и взаимопонимании.

@темы: статьи и ссылки, фильм 2008

---

“Возвращение в Брайдсхед”, экранизация 1981 года (телесериал)

[S.F.]

«Возвращение в Брайдсхед» — британский сериал 1981 года, базируемый на одноименном романе английского писателя Ивлина Во. По мнению Британского института кинематографа входит в сотню лучших телевизионных программ, когда-либо показанных на экране.

Во время второй мировой войны пехотный капитан Чарльз Райдер перевозит своих подчиненных на новую базу, которая расположена в поместье Брайдсхед — бывшей резиденции семейства Флайтов. Он вспоминает, как двадцать лет назад был знаком с младшим сыном владельцев этого дома, находясь на обучении в Оксфорде, и сожалеет о безвозвратно ушедшей юности…

Известие о экранизации романа писателя-классика спровоцировало множество неодобрительных публикаций в английских СМИ, но после выхода сериала мнение большинства кардинально изменилось, так как он возымел огромный успех среди зрителей.
Роль Чарльза Райдера в сериале исполнил молодой актер Джереми Айронс. Нужно отметить, что главный продюсер, Дерек Грейнджер, изначально хотел, чтобы Чарльза сыграл Энтони Эндрюс, но последний убедил его, что роль Себастьяна Флайта подойдет ему в большей степени.
“Возвращение в Брайдсхед” был отмечен премией «Золотой глобус» в номинации «лучший мини-сериал года», а Энтони Эндрюсу присудили звание лучшего актера.

@темы: статьи и ссылки, фильм 1981

---

[S.F.]

Правила сообщества:

1. Уважайте участников сообщества, не используйте нецензурную лексику.
2. Создавая сообщение, пользуйтесь тэгами, если таковых не хватает, пишите пожелания.
3. Картинки больше 640 пикселей прячьте под кат, для больших изображений используйте превью, оставляя в открытой части сообщения два-три превью, остальное должно быть спрятано под катом; так же используйте кат для больших текстов.
4. Старайтесь указывать автора или источник, откуда вы взяли информацию - арт, видео или текст.
5. Посты с фанфиками любых пейрингов и любого направления с рейтингом от R до NC-17 и выше необходимо делать закрытыми с обязательными пометками "материалы для взрослых". Все фанфики должны сопровождаться шапкой.

Шапка оформляется следующим образом:
Название:
Фандом: (фильмы или книга)
Автор:
Бета: (если есть)
Пейринг/Персонажи:
Размер:
Рейтинг:
Жанр:
Предупреждения:
Саммари:
Дисклеймер:
Статус:
Размещение:

@темы: организационное