Бремя свободы осилит счастливый
Название: ***
Автор: Эста
Фандом: фильм 2008
Персонажи: Чарльз Райдер/Себастьян Флайт.
Размер: мини
Рейтинг: G
Жанр: drama, АУ
Дисклеймер: все персонажи принадлежат И.Во
Статус: закончен
Примечание: продолжение рассказа "Невидимые нити".
читать дальшеЯ не надеялся на то, что Себастьян так легко откажется от своего образа жизни, даже ради меня. Да и с чего бы – ради меня? Тот краткий миг, когда он раскрылся, кажется, второй раз в жизни, ушел. Себастьян снова был легок и невесом, но не в той степени , как бывают легки радующиеся жизни люди; он был будто человек, перенесший тяжелую опустошительную болезнь – оттого в нем была легкость, потому что душа иссохла и истончилась.
По возвращении в Америку я задумался о дальнейшей судьбе этого человека, который отдал себя в мои руки так спонтанно. Это было так похоже на нас прежних! Словно бы решения ничего не стоили нам, и принимались как игра. Но это была не игра, это была жизнь, к которой мой друг так и не был до конца готов – я видел и чувствовал, как сторонится он любых ее проявлений. На корабле он почти не пил спиртного. Я наблюдал за ним в любую свободную минуту, пытаясь считать с его лица тайные мысли и переживания. Чем был его поспешный шаг мне навстречу? Туманным помешательством, обуявшим нас обоих, и не дающим ничего кроме растерянности, грезами от винных паров? Он снова замкнулся, иногда избегал смотреть мне в глаза, о чем-то все время думал, словно бы пребывая мыслями за сотни миль. Думал ли он об Элизабет? Любил ли ее хоть сколько-нибудь, или душа его изувечилась на столько, что утеряла способность к пониманию значения слова «любовь»?
Себастьян иногда бывал в наших апартаментах, Селия настояла, чтобы мой друг ужинал с нами. Моя жена пыталась расспрашивать о его жизни до встречи со мной, о временах в Оксфорде, и даже о положении в обществе, и мне случалось приходить Себастьяну на выручку, вовремя сворачивая разговор с опасной тропы. Себастьян никогда не отличался гибкостью в беседах и явной остротой ума, и частенько от него можно было услышать непринятые в обществе вещи, даже теперь, он непревзойденно умел создавать неловкие ситуации, отвечая невпопад или отвечая на столько откровенно, что умудрялся шокировать степенное светское окружение – видимо, потому что не считал себя частью этого общества.
Себастьян поселился не в моем доме, он настоял на собственном жилье, так упорно, что я согласился. Вместе мы провели только несколько дней, пока он искал себе жилье, и нашел довольно быстро, мне показалось, взял первое что подвернулось, собрал свои малочисленные вещи, откланялся, поцеловал руку моей жене и ушел, наотрез отказавшись от моего сопровождения, но не забыл при этом взять у меня денег.
Видит Бог, как мне не хотелось оставлять его без присмотра! Я все еще не знал, можно ли доверять ему, но не смел открыто выказывать сомнения, прекрасно понимая, чем может обернуться мое желание позаботиться.
О том, что произошло между нами до отплытия в Америку, мы не говорили, как и о религии. Эти две сакральные темы висели в воздухе, тихо звеня, стоило лишь чуть коснуться их мыслью. И говорить об этом я не решался, опасаясь разбить крайне хрупкую материю.
Мы договорились, что я буду приезжать иногда, один или с кем-то из детей. Себастьян успел подружиться с ними, больше чем с кем бы то ни было еще. Меня это радовало. Если он способен хоть с кем-то чувствовать себя легко и спокойно, то пусть это будут близкие мне существа.
- Вы не жалеете о том, что отправились со мной на другой континент?
Я шел чуть позади, временами наступая на его тень, по аллее Центрального парка. Вот так и в жизни – мне все время кажется, что я вижу только тень моего друга, но как только пытаюсь подойти ближе, он ускользает.
Себастьян остановился, снял шляпу, провел рукой по волосам, вернул на место головой убор.
- Если я скажу вам, что скучаю, вы тут же будете сокрушаться о том, что вырвали меня из семейного лона. Если я скажу - нет, то это покажется вам ложью.
- А что из этого - правда? Мы с вами вместе уже не один месяц, но, знаете, Себастьян, у меня чувство, что вы стоите за стеклом, и я вижу вас, но не могу говорить с вами. Что вы…
- Что я – что? – он с интересом взглянул на меня. – Говорите, ну же, мне интересно послушать обо мне.
- Ничего. Такой хороший день. И у вас были для меня какие-то новости. – Напомнил я.
- А, конечно. Я и забыл. Я нашел работу. – В его голосе сквозило торжество.
- Поздравляю. И какую же работу вы нашли, Себастьян?
- Это уже не важно, меня уволили. Точнее сказать, я ушел сам.
Я удивленно вскинул брови.
- Через три дня, – с гордостью, не понятной мне, сообщил он.
Я рассмеялся. Я смеялся до слез, на нас с удивлением оборачивались люди.
- О, мой дорогой Себастьян! Три дня из двух месяцев это и в самом деле достойно похвалы.
Позже я сидел в его маленькой квартире, которую он снимал на мои деньги, и пил крепкий виски. Себастьян спал в кресле напротив, запрокинув голову, его бокал стоял на ковре, и пальцы правой руки почти касались пола. Шел четвертый час ночи, и я заворожено смотрел на картину перед собой, на кисть с тонкими пальцами, на расстояние между ними и полом, на спадающую на набок челку, все еще удивительно юное лицо с острыми чертами – маску, давно ставшую его второй кожей, а что под ней, было страшно даже представить. На шее поблескивала тонкая серебряная цепочка, без сомнения, крест. Я попытался вспомнить, видел ли эту цепочку в момент нашей встречи.
Я взял блокнот и начал рисовать, ловя на бумаге полоски света.
Что бы понять что-то, какую-то конструкцию, вещь, явление – необходимо это запечатлеть, перенести и разложить на части на бумаге графитовым карандашом, и тогда предмет становится открытым, показывает свою суть, но и рисовать его снова исчезает нужда.
Себастьян никогда не говорил, что скучает по своим сестрам, брату, кому бы то ни было из своей семьи, что сожалеет о том, что не приехал проститься с умирающей матерью, и не увидел отца. Помнит ли он вообще, что когда-то у него была семья? Будет ли скучать хоть по кому-то в этом мире?
Рисовать его мне не надоедало никогда.
- Я поступил как мой отец, - однажды сказал он, поглаживая кота, которого я подарил ему.
Я знал, что он снова пьет. То, о чем говорила Элизабет – накануне его доставили мои доверенные в бессознательном состоянии, и теперь я сам наведался к нему.
Если я спрошу, почему он так говорит, то снова как обычно не получу ответа, поэтому я молчал, выжидая.
- Вы злитесь, Чарльз.
- Ничуть.
- Подайте мне стакан воды, прошу вас.
Я налил воды из графина и протянул ему, заметив, что пальцы его опять дрожат.
- Сколько у вас осталось средств? – спросил я.
- Достаточно, чтобы напиться еще раз, - на губах его мелькнула скользкая ухмылка.
- Прекрасно. Я пойду с вами.
- О, не пристало семейному человеку, такому как вы, шататься по питейным заведениям.
- В конце концов, вы собираетесь покутить на мои деньги.
- Господи, какая мерзкая страна! Чудовищно, – он вскочил с кресла, обошел его, покачиваясь, плеснул себе бренди. – Как вы здесь живете? Зачем?...
- Хотите вернуться? Вы умираете здесь со скуки, Себастьян, но и там вы не могли найти себе места. Скажите мне, где вам будет хорошо, и я доставлю вас туда. Скажите мне.
Он ответил не сразу, сначала осушил свой бокал до дна, и отвернулся к окну.
- Что вы сделаете, если я скажу вам, что хочу увидеть Брайдсхед?
Как жаль, что в тот момент я не мог видеть его лица.
Продолжение и конец.Дождь хлестал в лобовое стекло автомобиля, «дворники» работали изо всех сил, но лишь размазывали воду, за мутной пеленой встречные огни превращались в призрачные миражи, приближались, наплывали с невообразимой скоростью и проносились мимо.
«Что вы сделаете, если….»
Я не мог выкинуть слова Себастьяна из головы, я был в смятении, они звучали во мне насмешкой. Что я могу сделать? Понять, зачем ему это, я даже не надеюсь, все его поступки лишены логики в моем понимании. Бежать от своего кошмара всю жизнь, чтобы, наконец, вернуться, снова истязать свою душу с завидным упорством? У меня были лишь вопросы, и ни одного ответа. Но я обещал ему, что доставлю его туда, куда он скажет, без вопросов, я оказался заложником собственных слов. Если он будет счастлив, снова оказавшись в давно покинутом доме, значит, я отвезу его туда, я дал слово.
Мне нужно было время, чтобы закончить дела здесь – в конце концов, жизнь шла своим чередом. Поездка в Англию грозила затянуться, я не знал, как все обернется, что произойдет там. Может быть, я вернусь домой один, а может быть не вернусь вовсе. Если бы кто-то спросил меня, готов ли я расстаться со своей семьей и броситься вслед за человеком, которому было плевать на все вокруг, я бы ответил – да, да, я возьму на себя этот крест не моей веры , который мне стоило взять гораздо раньше. Я готов.
С этими мыслями я провел последующие несколько недель, улаживая дела. Ко мне часто приходил сын, он понимал меня лучше чем Каролина – дочь затаила обиду, и мы почти не разговаривали, после того как я сообщил, что вынужден уехать, не объясняя причин.
- Делай, что считаешь нужным, - с ноткой презрения сказала моя жена, держа в пальцах тонкую сигарету, последнее время она с ней не расставалась, - но лишь об одном прошу тебя: не позорь нашу семью. Я не хочу, чтобы говорили обо мне и моих детях – посмотрите, муж этой женщины сбежал к другому мужчине. Ты думаешь, я не знаю, зачем ты привез сюда этого оборванца? И что ты содержишь его как девку за свой счет, Чарльз Райдер? Я устала прикидываться дурой, дорогой мой, и я слишком долго терплю. Если бы женщина! Я бы ни слова не сказала тебе – эту ношу я разделила бы с множеством других жен. Но это…. Этот грех! Ты опять молчишь? Посмотри на себя, как же ты жалок…
Больше Селия не сказала мне ни слова упрека, и мы снова сделали вид, что любим друг друга. У нее это получалось лучше моего, или просто она лучше старалась.
Все свободное время я проводил в мастерской, мне нужно было закончить картину. Работа шла медленно, как на зло, но я трудился с маниакальным упорством, пообещав Себастьяну, что мы уедем сразу же, как я закончу полотно. Почем-то мне казалось, что это будет последняя работа в моей жизни, и я хотел, чтобы она была лучшей из всего, что я создал. Я более не находил в себе сил творить.
Каждый раз, когда я приезжал к Себастьяну, он спрашивал, не готово ли, и не можем ли мы ехать; его вдруг охватило нетерпение - когда уже все было решено, когда он облек свое желание в слова. Я смотрел в его глаза и видел болезненный лихорадочный блеск, возбуждение, которое, как я думал, умерло еще тогда, в дни нашей юности.
Отчасти Селия была права в своих обвинениях – я действительно любил Себастьяна, теперь я мог спокойно признаться в этом самому себе, но любовь эта не имела практически ничего общего с той порочной страстью, в коей она обвинила меня. Я любил его страдания и свою жажду по его присутствию, иссушающую все; я любил его наивную, все еще какую-то отроческую душу – и от того страдания ее были так страшны. Я любил его бесконечную изломанную незавершенность. Наверное, так священник любит грешника, пришедшего на исповедь. Я бы мог сказать все это моей жене, но кто был в состоянии постичь такую любовь, не испытав ее?
Наконец, спустя четыре с половиной месяца (признаюсь, я не спешил, надеясь, что Себастьян изменит решение), картина была закончена. Я понял это, когда, окинув полотно взглядом, не испытал более желания что-то исправить или дополнить. Сплошные серые, дымчатые оттенки, превращающиеся в радужные блики с каплях дождя – но это все тот же серый цвет.
Я показал картину Джону, и он сказал, что я могу больше не браться за кисть, ибо вряд ли создам что-то достойнее и совершеннее.
Я оставил работу Селии, и сказал, чтоб она распорядилась картиной на свое усмотрение, но лучше всего будет сохранить ее как можно дольше, и продать только в случае необходимости.
Теперь можно было сообщить Себастьяну, что я закончил все свои дела, и мы можем отправляться. Еще немного, и он бы уехал сам, без меня – я чувствовал, что успел вовремя, отпускать его одного и снова терять из виду мне не хотелось, да я и обещал себе более этого не допустить.
Я так давно не был в Англии, что первые минуты, после того как мы сошли на землю, показались мне сном, иной реальностью, чем-то таким далеким, к чему обычно не возвращаются. Это чувство трудно описать словами, как трудно описать муки и сладостную боль последней любви. Мы вторглись в холодную туманную осень, и порывы ветра пронзали до костей, не смотря на теплую одежду. Я поглядывал на своего друга – ведь он не был здесь еще дольше моего, как я мог судить. Себастьян, худой и бледный, истощенный изнутри своими переживаниями, которыми он не желал делиться даже со мной, придерживал шляпу рукой, бросая по сторонам быстрые нервные взгляды, словно ища в толпе знакомые лица. Но вряд ли нам бы встретились те, кто мог помнить младшего Флайта.
Я предложил заехать в гостиницу, хотя бы оставить там вещи. На самом деле я очень хотел, чтобы Себастьян немного успокоился, пришел в себя и хорошенько все обдумал, но он упрямо отверг мое предложение. Равнодушный практически ко всему – это сводило с ума окружающих, в некоторых вещах он умел становиться упертым ослом.
- Мы поедем сейчас, - сказал он, - и ни минутой позже, займитесь поисками автомобиля.
Себастьян сидел напротив, и неотрывно смотрел на пробегающие мимо деревья, дороги и поселения. Стук колес совпадал с ритмом сердца, и это завораживало; от всего происходящего было не по себе и веяло таким абсурдом, что практически не воспринималось серьезно. Сейчас, как никогда, обострилось чувство, что я стремительно несусь сквозь время, падаю вниз в глубокую бездну – назад, в те неизмеримо далекие дни, где брала свое начало вся эта история. И чем быстрее мы приближались к истокам, тем острее вспоминались мне эпизоды из прошлого.
- Вы помните, как мы познакомились? Как брали машину Хардкасла, как попали однажды за решетку, и под домашний арест.…
- Да, и все из-за меня. – Отозвался Себастьян.
- Почему же, мы тогда все были хороши, особенно Бой. А Рекс поступил очень благородно, ну, так мне тогда казалось. – Я неловко замолчал, вспомнив о Рексе Моттреме.
- Благородно? – на губах Себастьяна мелькнула саркастичная улыбка. - Вы любили мою сестру? – вдруг спросил он.
- Думал, что любил. И, наверное, какое-то время так оно и было на самом деле. Мы были счастливы, не долго. – Я сказал как есть. Да, мы были счастливы.
- Почему же тогда не продлили это счастье?
- Не смог.
Себастьян впервые заговорил о Джулии – так, будто постоянно вспоминал о ней, и в который раз я сокрушился о том, что не понимаю, что творится в его голове. Казалось, что он не желает знать ничего из своего прошлого, и пребывает в болезненном безвременье, но вдруг уверенность эта разбивалась вот о такие внезапные фразы.
- Вы знаете, что с ней стало? С Джулией, – спросил Флайт.
- Нет, уже несколько лет я ничего не слышал о ней.
На самом деле я намерено решительно избегал знания об этом.
- Она умерла. Подхватила пневмонию, и не справилась. Уже полтора года как.
Я почувствовал себя так, будто меня окунули в ледяную воду, схватив за шиворот, и не отпускали до тех пор, пока я не стал задыхаться.
Себастьян все знал. Помнил каждую мелочь – кроме тех моментов, в которых был беспробудно пьян – а это ровно одна треть его жизни. Просто не говорил, храня в себе эти хрупкие осколки.
Сейчас добраться до Брайдсхеда можно было гораздо быстрее. Другие скорости, новые короткие пути. Хотя последний отрезок дороги мы проделали все по тому же маршруту – через двое каменных ворот, взлетая на асфальтовый гребень и спускаясь вниз.
- Я бывал там, Себастьян. Во время войны там останавливался мой полк, – сказал я. Мы расположились на заднем сидении, и, кажется, Себастьян чуть дремал. Я не мог спать, даже если бы захотел – слишком нервничал, а вот мой друг наоборот успокоился.
- Там царило такое запустение… голые каменные стены, безмолвие и пустота.
- Возможно, что и сейчас так же, Чарльз.
Перед тем, как отправиться в путь, я навел справки и судьбе поместья, и оказалось, что оно до сих пор находится в запустении. Все ценности, мебель, предметы интерьера давно вывезли, все это разошлось по коллекциям. Я пытался представить, что мы увидим, и в памяти все время всплывали сумбурные обрывки воспоминаний из начала сороковых годов. Печальное зрелище ждало нас, если там все было по-прежнему.
Было раннее утро. Я всегда возвращаюсь сюда утром, почти ночью, подумал я, когда мы въехали через главные ворота. От времени и отсутствия ухода конструкция проржавела, но была все так же крепка, хотя и не было в том нужды – никто не запирал ее и не следил за порядком.
Себастьян попросил таксиста не подвозить нас к самому дому, а высадить где-нибудь в начале парка, и велел подождать где-нибудь на шоссе. Машина скрылась из виду, и мы остались вдвоем. Вдали, лишь только угадываясь в густом тумане, высились очертания старинного дворца.
Раннее утро это совершенно особенное время, даже более мистическое и сакральное, чем полночь. Краски в это время становятся почти неразличимыми, звуки приглушаются, чувства же наоборот, становятся ясными до предела. Это время и есть настоящее Безвременье – ночь уже закончилась, но день еще не начался; и так тихо, что поневоле приходится сдерживать дыхание.
Мелкий гравий шуршал под ногами, где-то возилась ранняя птица – и все, мир словно собирался силами перед новым днем, затаившись в туманах.
Страшное и прекрасное время, момент, когда решаешь – жить или умереть.
По мере того как мы приближались к дому, очертания его становились все реальнее, все четче, уже можно было различить темные арки окон. Фонтан перед парадным входом был сух, воду давным-давно спустили, и сейчас пасти диковинных животных, которых я рисовал когда-то, были разинуты в немом крике. Я как зачарованный скользил взглядом по этому мертвому великолепию, сейчас казавшемуся еще более пронзительным, сердце заходилось в странном ужасе и благоговении при взгляде на серую громаду дома – погибшего древнего чудовища, последнего на всей земле, и от того еще более прекрасного.
Первым молчание нарушил Себастьян. Он стоял рядом со мной, подняв голову, и смотрел на купол здания.
- Я надеялся, что здесь кто-то будет жить. Не моя семья, а другие. Кто-то, кто оказался бы сильнее этого места, кто разбил бы оковы.
Он пошел вперед, но не к главному входу – там было заперто, а спустился под лестницу, как и в первый раз, когда привез меня сюда. Я не сразу последовал за ним, замешкавшись на мгновение.
Потайная дверь оказалась не заперта, просто прикрыта. Петли и замок порядком проржавели и покосились, но стоило приложить усилие – и дом впустил нас.
Внутри было еще тише. Но эта тишина была гулкой, почти звенящей, на пределе слышимости, от нее закладывало уши. Я вспомнил, что предстоит подняться наверх по узкой витиеватой лестнице, и снова споткнулся; Себастьян уже скрылся за поворотом.
В моей голове смешались все воспоминания – из далекого прошлого, когда здесь жила семья Флайтов, из военных дней, когда в этих стенах квартировался мой полк. Что из этого реальность, а что только привиделось – я уже и не знал, сейчас все казалось сном, и мне хотелось ощутить реальность хоть в чем-нибудь, и я заглядывал в лица каменных фигур, но они молчаливо взирали на гостя из своих ниш, и не спешили давать ответы.
Себастьян затерялся где-то в пустом доме. На миг я подумал, что и он привиделся мне, и привел меня сюда плод моего воображения, и на самом деле существуют только двое – я и Брайдсхед, его каменные стены, его высокие своды, его цветные, поседевшие от времени и боли витражи, его фрески, лестницы, пустые коридоры, пыль и еле ощутимый старый запах пороха, который после войны я узнавал во многих местах. Где-то там, наверху оставались мои маленькие пейзажи на стенах.
- Себастьян, где вы? – наконец позвал я, услышав, как мне показалось, звук шагов.
Ответа не последовало. Голос мой пролетел по пустым каменным коридорам, и растворился в темных комнатах. Я ускорил шаг, заглядывая во все встречные помещения, покусывая губы от нетерпения и охватившего вдруг с новой силой беспокойства. Так я прочесывал комнату за комнатой, коридор за коридором – некоторые двери были заперты, некоторые распахнуты настежь, и из комнат веяло утренним холодным ветерком – многие окна были разбиты.
Но Себастьяна не было нигде. Осмотрев, казалось, весь дом, я спустился вниз и прошел в галерею, ведущую в часовню.
Себастьян стоял перед изваянием Святой Девы, такой же неподвижный, с опущенными вдоль тела руками. Он даже не обернулся, когда я вошел в часовню, хотя мои шаги были отчетливо слышны. Я замер, не решаясь потревожить его и в наступившей снова тишине – здесь она была на удивление мягкой, окутанной золотом, - и услышал еле различимый шепот молитвы.
- Memorare, O piissima Virgo Maria, non esse auditum a saeculo… ego tali animatus confidentia… curro ad te venio, coram te gemens peccator assisto….
Не торопливый, путанный, родившийся в страхе и принуждении, шепот, а спокойный, пропитанный янтарным теплом, исходившим от окон, за которыми зарождался рассвет.
Я постоял еще немного, завороженный самой этой картиной. Не было в ней ничего болезненного, чужеродного – была просьба о Прощении беспокойной души, добровольная, смиренная, пронзительная и красивая, то, зачем он вернулся сюда, то, к чему шел все это время и без чего не мог найти успокоения.
Я тихо ушел, покинул это место, оставив Себастьяна одного, и побрел к автомобилю через оживающий парк. Оказавшись позади фонтана, я оглянулся на старинный огромный дом, чуть тронутый первыми лучами солнца, теперь он не казался таким мрачным, и таким обреченным. В сердцевине его тихо мерцал свет.
Нет, это прекрасное древнее существо не было мертво. Оно просто спит.
Автор: Эста
Фандом: фильм 2008
Персонажи: Чарльз Райдер/Себастьян Флайт.
Размер: мини
Рейтинг: G
Жанр: drama, АУ
Дисклеймер: все персонажи принадлежат И.Во
Статус: закончен
Примечание: продолжение рассказа "Невидимые нити".
читать дальшеЯ не надеялся на то, что Себастьян так легко откажется от своего образа жизни, даже ради меня. Да и с чего бы – ради меня? Тот краткий миг, когда он раскрылся, кажется, второй раз в жизни, ушел. Себастьян снова был легок и невесом, но не в той степени , как бывают легки радующиеся жизни люди; он был будто человек, перенесший тяжелую опустошительную болезнь – оттого в нем была легкость, потому что душа иссохла и истончилась.
По возвращении в Америку я задумался о дальнейшей судьбе этого человека, который отдал себя в мои руки так спонтанно. Это было так похоже на нас прежних! Словно бы решения ничего не стоили нам, и принимались как игра. Но это была не игра, это была жизнь, к которой мой друг так и не был до конца готов – я видел и чувствовал, как сторонится он любых ее проявлений. На корабле он почти не пил спиртного. Я наблюдал за ним в любую свободную минуту, пытаясь считать с его лица тайные мысли и переживания. Чем был его поспешный шаг мне навстречу? Туманным помешательством, обуявшим нас обоих, и не дающим ничего кроме растерянности, грезами от винных паров? Он снова замкнулся, иногда избегал смотреть мне в глаза, о чем-то все время думал, словно бы пребывая мыслями за сотни миль. Думал ли он об Элизабет? Любил ли ее хоть сколько-нибудь, или душа его изувечилась на столько, что утеряла способность к пониманию значения слова «любовь»?
Себастьян иногда бывал в наших апартаментах, Селия настояла, чтобы мой друг ужинал с нами. Моя жена пыталась расспрашивать о его жизни до встречи со мной, о временах в Оксфорде, и даже о положении в обществе, и мне случалось приходить Себастьяну на выручку, вовремя сворачивая разговор с опасной тропы. Себастьян никогда не отличался гибкостью в беседах и явной остротой ума, и частенько от него можно было услышать непринятые в обществе вещи, даже теперь, он непревзойденно умел создавать неловкие ситуации, отвечая невпопад или отвечая на столько откровенно, что умудрялся шокировать степенное светское окружение – видимо, потому что не считал себя частью этого общества.
Себастьян поселился не в моем доме, он настоял на собственном жилье, так упорно, что я согласился. Вместе мы провели только несколько дней, пока он искал себе жилье, и нашел довольно быстро, мне показалось, взял первое что подвернулось, собрал свои малочисленные вещи, откланялся, поцеловал руку моей жене и ушел, наотрез отказавшись от моего сопровождения, но не забыл при этом взять у меня денег.
Видит Бог, как мне не хотелось оставлять его без присмотра! Я все еще не знал, можно ли доверять ему, но не смел открыто выказывать сомнения, прекрасно понимая, чем может обернуться мое желание позаботиться.
О том, что произошло между нами до отплытия в Америку, мы не говорили, как и о религии. Эти две сакральные темы висели в воздухе, тихо звеня, стоило лишь чуть коснуться их мыслью. И говорить об этом я не решался, опасаясь разбить крайне хрупкую материю.
Мы договорились, что я буду приезжать иногда, один или с кем-то из детей. Себастьян успел подружиться с ними, больше чем с кем бы то ни было еще. Меня это радовало. Если он способен хоть с кем-то чувствовать себя легко и спокойно, то пусть это будут близкие мне существа.
- Вы не жалеете о том, что отправились со мной на другой континент?
Я шел чуть позади, временами наступая на его тень, по аллее Центрального парка. Вот так и в жизни – мне все время кажется, что я вижу только тень моего друга, но как только пытаюсь подойти ближе, он ускользает.
Себастьян остановился, снял шляпу, провел рукой по волосам, вернул на место головой убор.
- Если я скажу вам, что скучаю, вы тут же будете сокрушаться о том, что вырвали меня из семейного лона. Если я скажу - нет, то это покажется вам ложью.
- А что из этого - правда? Мы с вами вместе уже не один месяц, но, знаете, Себастьян, у меня чувство, что вы стоите за стеклом, и я вижу вас, но не могу говорить с вами. Что вы…
- Что я – что? – он с интересом взглянул на меня. – Говорите, ну же, мне интересно послушать обо мне.
- Ничего. Такой хороший день. И у вас были для меня какие-то новости. – Напомнил я.
- А, конечно. Я и забыл. Я нашел работу. – В его голосе сквозило торжество.
- Поздравляю. И какую же работу вы нашли, Себастьян?
- Это уже не важно, меня уволили. Точнее сказать, я ушел сам.
Я удивленно вскинул брови.
- Через три дня, – с гордостью, не понятной мне, сообщил он.
Я рассмеялся. Я смеялся до слез, на нас с удивлением оборачивались люди.
- О, мой дорогой Себастьян! Три дня из двух месяцев это и в самом деле достойно похвалы.
Позже я сидел в его маленькой квартире, которую он снимал на мои деньги, и пил крепкий виски. Себастьян спал в кресле напротив, запрокинув голову, его бокал стоял на ковре, и пальцы правой руки почти касались пола. Шел четвертый час ночи, и я заворожено смотрел на картину перед собой, на кисть с тонкими пальцами, на расстояние между ними и полом, на спадающую на набок челку, все еще удивительно юное лицо с острыми чертами – маску, давно ставшую его второй кожей, а что под ней, было страшно даже представить. На шее поблескивала тонкая серебряная цепочка, без сомнения, крест. Я попытался вспомнить, видел ли эту цепочку в момент нашей встречи.
Я взял блокнот и начал рисовать, ловя на бумаге полоски света.
Что бы понять что-то, какую-то конструкцию, вещь, явление – необходимо это запечатлеть, перенести и разложить на части на бумаге графитовым карандашом, и тогда предмет становится открытым, показывает свою суть, но и рисовать его снова исчезает нужда.
Себастьян никогда не говорил, что скучает по своим сестрам, брату, кому бы то ни было из своей семьи, что сожалеет о том, что не приехал проститься с умирающей матерью, и не увидел отца. Помнит ли он вообще, что когда-то у него была семья? Будет ли скучать хоть по кому-то в этом мире?
Рисовать его мне не надоедало никогда.
- Я поступил как мой отец, - однажды сказал он, поглаживая кота, которого я подарил ему.
Я знал, что он снова пьет. То, о чем говорила Элизабет – накануне его доставили мои доверенные в бессознательном состоянии, и теперь я сам наведался к нему.
Если я спрошу, почему он так говорит, то снова как обычно не получу ответа, поэтому я молчал, выжидая.
- Вы злитесь, Чарльз.
- Ничуть.
- Подайте мне стакан воды, прошу вас.
Я налил воды из графина и протянул ему, заметив, что пальцы его опять дрожат.
- Сколько у вас осталось средств? – спросил я.
- Достаточно, чтобы напиться еще раз, - на губах его мелькнула скользкая ухмылка.
- Прекрасно. Я пойду с вами.
- О, не пристало семейному человеку, такому как вы, шататься по питейным заведениям.
- В конце концов, вы собираетесь покутить на мои деньги.
- Господи, какая мерзкая страна! Чудовищно, – он вскочил с кресла, обошел его, покачиваясь, плеснул себе бренди. – Как вы здесь живете? Зачем?...
- Хотите вернуться? Вы умираете здесь со скуки, Себастьян, но и там вы не могли найти себе места. Скажите мне, где вам будет хорошо, и я доставлю вас туда. Скажите мне.
Он ответил не сразу, сначала осушил свой бокал до дна, и отвернулся к окну.
- Что вы сделаете, если я скажу вам, что хочу увидеть Брайдсхед?
Как жаль, что в тот момент я не мог видеть его лица.
Продолжение и конец.Дождь хлестал в лобовое стекло автомобиля, «дворники» работали изо всех сил, но лишь размазывали воду, за мутной пеленой встречные огни превращались в призрачные миражи, приближались, наплывали с невообразимой скоростью и проносились мимо.
«Что вы сделаете, если….»
Я не мог выкинуть слова Себастьяна из головы, я был в смятении, они звучали во мне насмешкой. Что я могу сделать? Понять, зачем ему это, я даже не надеюсь, все его поступки лишены логики в моем понимании. Бежать от своего кошмара всю жизнь, чтобы, наконец, вернуться, снова истязать свою душу с завидным упорством? У меня были лишь вопросы, и ни одного ответа. Но я обещал ему, что доставлю его туда, куда он скажет, без вопросов, я оказался заложником собственных слов. Если он будет счастлив, снова оказавшись в давно покинутом доме, значит, я отвезу его туда, я дал слово.
Мне нужно было время, чтобы закончить дела здесь – в конце концов, жизнь шла своим чередом. Поездка в Англию грозила затянуться, я не знал, как все обернется, что произойдет там. Может быть, я вернусь домой один, а может быть не вернусь вовсе. Если бы кто-то спросил меня, готов ли я расстаться со своей семьей и броситься вслед за человеком, которому было плевать на все вокруг, я бы ответил – да, да, я возьму на себя этот крест не моей веры , который мне стоило взять гораздо раньше. Я готов.
С этими мыслями я провел последующие несколько недель, улаживая дела. Ко мне часто приходил сын, он понимал меня лучше чем Каролина – дочь затаила обиду, и мы почти не разговаривали, после того как я сообщил, что вынужден уехать, не объясняя причин.
- Делай, что считаешь нужным, - с ноткой презрения сказала моя жена, держа в пальцах тонкую сигарету, последнее время она с ней не расставалась, - но лишь об одном прошу тебя: не позорь нашу семью. Я не хочу, чтобы говорили обо мне и моих детях – посмотрите, муж этой женщины сбежал к другому мужчине. Ты думаешь, я не знаю, зачем ты привез сюда этого оборванца? И что ты содержишь его как девку за свой счет, Чарльз Райдер? Я устала прикидываться дурой, дорогой мой, и я слишком долго терплю. Если бы женщина! Я бы ни слова не сказала тебе – эту ношу я разделила бы с множеством других жен. Но это…. Этот грех! Ты опять молчишь? Посмотри на себя, как же ты жалок…
Больше Селия не сказала мне ни слова упрека, и мы снова сделали вид, что любим друг друга. У нее это получалось лучше моего, или просто она лучше старалась.
Все свободное время я проводил в мастерской, мне нужно было закончить картину. Работа шла медленно, как на зло, но я трудился с маниакальным упорством, пообещав Себастьяну, что мы уедем сразу же, как я закончу полотно. Почем-то мне казалось, что это будет последняя работа в моей жизни, и я хотел, чтобы она была лучшей из всего, что я создал. Я более не находил в себе сил творить.
Каждый раз, когда я приезжал к Себастьяну, он спрашивал, не готово ли, и не можем ли мы ехать; его вдруг охватило нетерпение - когда уже все было решено, когда он облек свое желание в слова. Я смотрел в его глаза и видел болезненный лихорадочный блеск, возбуждение, которое, как я думал, умерло еще тогда, в дни нашей юности.
Отчасти Селия была права в своих обвинениях – я действительно любил Себастьяна, теперь я мог спокойно признаться в этом самому себе, но любовь эта не имела практически ничего общего с той порочной страстью, в коей она обвинила меня. Я любил его страдания и свою жажду по его присутствию, иссушающую все; я любил его наивную, все еще какую-то отроческую душу – и от того страдания ее были так страшны. Я любил его бесконечную изломанную незавершенность. Наверное, так священник любит грешника, пришедшего на исповедь. Я бы мог сказать все это моей жене, но кто был в состоянии постичь такую любовь, не испытав ее?
Наконец, спустя четыре с половиной месяца (признаюсь, я не спешил, надеясь, что Себастьян изменит решение), картина была закончена. Я понял это, когда, окинув полотно взглядом, не испытал более желания что-то исправить или дополнить. Сплошные серые, дымчатые оттенки, превращающиеся в радужные блики с каплях дождя – но это все тот же серый цвет.
Я показал картину Джону, и он сказал, что я могу больше не браться за кисть, ибо вряд ли создам что-то достойнее и совершеннее.
Я оставил работу Селии, и сказал, чтоб она распорядилась картиной на свое усмотрение, но лучше всего будет сохранить ее как можно дольше, и продать только в случае необходимости.
Теперь можно было сообщить Себастьяну, что я закончил все свои дела, и мы можем отправляться. Еще немного, и он бы уехал сам, без меня – я чувствовал, что успел вовремя, отпускать его одного и снова терять из виду мне не хотелось, да я и обещал себе более этого не допустить.
Я так давно не был в Англии, что первые минуты, после того как мы сошли на землю, показались мне сном, иной реальностью, чем-то таким далеким, к чему обычно не возвращаются. Это чувство трудно описать словами, как трудно описать муки и сладостную боль последней любви. Мы вторглись в холодную туманную осень, и порывы ветра пронзали до костей, не смотря на теплую одежду. Я поглядывал на своего друга – ведь он не был здесь еще дольше моего, как я мог судить. Себастьян, худой и бледный, истощенный изнутри своими переживаниями, которыми он не желал делиться даже со мной, придерживал шляпу рукой, бросая по сторонам быстрые нервные взгляды, словно ища в толпе знакомые лица. Но вряд ли нам бы встретились те, кто мог помнить младшего Флайта.
Я предложил заехать в гостиницу, хотя бы оставить там вещи. На самом деле я очень хотел, чтобы Себастьян немного успокоился, пришел в себя и хорошенько все обдумал, но он упрямо отверг мое предложение. Равнодушный практически ко всему – это сводило с ума окружающих, в некоторых вещах он умел становиться упертым ослом.
- Мы поедем сейчас, - сказал он, - и ни минутой позже, займитесь поисками автомобиля.
Себастьян сидел напротив, и неотрывно смотрел на пробегающие мимо деревья, дороги и поселения. Стук колес совпадал с ритмом сердца, и это завораживало; от всего происходящего было не по себе и веяло таким абсурдом, что практически не воспринималось серьезно. Сейчас, как никогда, обострилось чувство, что я стремительно несусь сквозь время, падаю вниз в глубокую бездну – назад, в те неизмеримо далекие дни, где брала свое начало вся эта история. И чем быстрее мы приближались к истокам, тем острее вспоминались мне эпизоды из прошлого.
- Вы помните, как мы познакомились? Как брали машину Хардкасла, как попали однажды за решетку, и под домашний арест.…
- Да, и все из-за меня. – Отозвался Себастьян.
- Почему же, мы тогда все были хороши, особенно Бой. А Рекс поступил очень благородно, ну, так мне тогда казалось. – Я неловко замолчал, вспомнив о Рексе Моттреме.
- Благородно? – на губах Себастьяна мелькнула саркастичная улыбка. - Вы любили мою сестру? – вдруг спросил он.
- Думал, что любил. И, наверное, какое-то время так оно и было на самом деле. Мы были счастливы, не долго. – Я сказал как есть. Да, мы были счастливы.
- Почему же тогда не продлили это счастье?
- Не смог.
Себастьян впервые заговорил о Джулии – так, будто постоянно вспоминал о ней, и в который раз я сокрушился о том, что не понимаю, что творится в его голове. Казалось, что он не желает знать ничего из своего прошлого, и пребывает в болезненном безвременье, но вдруг уверенность эта разбивалась вот о такие внезапные фразы.
- Вы знаете, что с ней стало? С Джулией, – спросил Флайт.
- Нет, уже несколько лет я ничего не слышал о ней.
На самом деле я намерено решительно избегал знания об этом.
- Она умерла. Подхватила пневмонию, и не справилась. Уже полтора года как.
Я почувствовал себя так, будто меня окунули в ледяную воду, схватив за шиворот, и не отпускали до тех пор, пока я не стал задыхаться.
Себастьян все знал. Помнил каждую мелочь – кроме тех моментов, в которых был беспробудно пьян – а это ровно одна треть его жизни. Просто не говорил, храня в себе эти хрупкие осколки.
Сейчас добраться до Брайдсхеда можно было гораздо быстрее. Другие скорости, новые короткие пути. Хотя последний отрезок дороги мы проделали все по тому же маршруту – через двое каменных ворот, взлетая на асфальтовый гребень и спускаясь вниз.
- Я бывал там, Себастьян. Во время войны там останавливался мой полк, – сказал я. Мы расположились на заднем сидении, и, кажется, Себастьян чуть дремал. Я не мог спать, даже если бы захотел – слишком нервничал, а вот мой друг наоборот успокоился.
- Там царило такое запустение… голые каменные стены, безмолвие и пустота.
- Возможно, что и сейчас так же, Чарльз.
Перед тем, как отправиться в путь, я навел справки и судьбе поместья, и оказалось, что оно до сих пор находится в запустении. Все ценности, мебель, предметы интерьера давно вывезли, все это разошлось по коллекциям. Я пытался представить, что мы увидим, и в памяти все время всплывали сумбурные обрывки воспоминаний из начала сороковых годов. Печальное зрелище ждало нас, если там все было по-прежнему.
Было раннее утро. Я всегда возвращаюсь сюда утром, почти ночью, подумал я, когда мы въехали через главные ворота. От времени и отсутствия ухода конструкция проржавела, но была все так же крепка, хотя и не было в том нужды – никто не запирал ее и не следил за порядком.
Себастьян попросил таксиста не подвозить нас к самому дому, а высадить где-нибудь в начале парка, и велел подождать где-нибудь на шоссе. Машина скрылась из виду, и мы остались вдвоем. Вдали, лишь только угадываясь в густом тумане, высились очертания старинного дворца.
Раннее утро это совершенно особенное время, даже более мистическое и сакральное, чем полночь. Краски в это время становятся почти неразличимыми, звуки приглушаются, чувства же наоборот, становятся ясными до предела. Это время и есть настоящее Безвременье – ночь уже закончилась, но день еще не начался; и так тихо, что поневоле приходится сдерживать дыхание.
Мелкий гравий шуршал под ногами, где-то возилась ранняя птица – и все, мир словно собирался силами перед новым днем, затаившись в туманах.
Страшное и прекрасное время, момент, когда решаешь – жить или умереть.
По мере того как мы приближались к дому, очертания его становились все реальнее, все четче, уже можно было различить темные арки окон. Фонтан перед парадным входом был сух, воду давным-давно спустили, и сейчас пасти диковинных животных, которых я рисовал когда-то, были разинуты в немом крике. Я как зачарованный скользил взглядом по этому мертвому великолепию, сейчас казавшемуся еще более пронзительным, сердце заходилось в странном ужасе и благоговении при взгляде на серую громаду дома – погибшего древнего чудовища, последнего на всей земле, и от того еще более прекрасного.
Первым молчание нарушил Себастьян. Он стоял рядом со мной, подняв голову, и смотрел на купол здания.
- Я надеялся, что здесь кто-то будет жить. Не моя семья, а другие. Кто-то, кто оказался бы сильнее этого места, кто разбил бы оковы.
Он пошел вперед, но не к главному входу – там было заперто, а спустился под лестницу, как и в первый раз, когда привез меня сюда. Я не сразу последовал за ним, замешкавшись на мгновение.
Потайная дверь оказалась не заперта, просто прикрыта. Петли и замок порядком проржавели и покосились, но стоило приложить усилие – и дом впустил нас.
Внутри было еще тише. Но эта тишина была гулкой, почти звенящей, на пределе слышимости, от нее закладывало уши. Я вспомнил, что предстоит подняться наверх по узкой витиеватой лестнице, и снова споткнулся; Себастьян уже скрылся за поворотом.
В моей голове смешались все воспоминания – из далекого прошлого, когда здесь жила семья Флайтов, из военных дней, когда в этих стенах квартировался мой полк. Что из этого реальность, а что только привиделось – я уже и не знал, сейчас все казалось сном, и мне хотелось ощутить реальность хоть в чем-нибудь, и я заглядывал в лица каменных фигур, но они молчаливо взирали на гостя из своих ниш, и не спешили давать ответы.
Себастьян затерялся где-то в пустом доме. На миг я подумал, что и он привиделся мне, и привел меня сюда плод моего воображения, и на самом деле существуют только двое – я и Брайдсхед, его каменные стены, его высокие своды, его цветные, поседевшие от времени и боли витражи, его фрески, лестницы, пустые коридоры, пыль и еле ощутимый старый запах пороха, который после войны я узнавал во многих местах. Где-то там, наверху оставались мои маленькие пейзажи на стенах.
- Себастьян, где вы? – наконец позвал я, услышав, как мне показалось, звук шагов.
Ответа не последовало. Голос мой пролетел по пустым каменным коридорам, и растворился в темных комнатах. Я ускорил шаг, заглядывая во все встречные помещения, покусывая губы от нетерпения и охватившего вдруг с новой силой беспокойства. Так я прочесывал комнату за комнатой, коридор за коридором – некоторые двери были заперты, некоторые распахнуты настежь, и из комнат веяло утренним холодным ветерком – многие окна были разбиты.
Но Себастьяна не было нигде. Осмотрев, казалось, весь дом, я спустился вниз и прошел в галерею, ведущую в часовню.
Себастьян стоял перед изваянием Святой Девы, такой же неподвижный, с опущенными вдоль тела руками. Он даже не обернулся, когда я вошел в часовню, хотя мои шаги были отчетливо слышны. Я замер, не решаясь потревожить его и в наступившей снова тишине – здесь она была на удивление мягкой, окутанной золотом, - и услышал еле различимый шепот молитвы.
- Memorare, O piissima Virgo Maria, non esse auditum a saeculo… ego tali animatus confidentia… curro ad te venio, coram te gemens peccator assisto….
Не торопливый, путанный, родившийся в страхе и принуждении, шепот, а спокойный, пропитанный янтарным теплом, исходившим от окон, за которыми зарождался рассвет.
Я постоял еще немного, завороженный самой этой картиной. Не было в ней ничего болезненного, чужеродного – была просьба о Прощении беспокойной души, добровольная, смиренная, пронзительная и красивая, то, зачем он вернулся сюда, то, к чему шел все это время и без чего не мог найти успокоения.
Я тихо ушел, покинул это место, оставив Себастьяна одного, и побрел к автомобилю через оживающий парк. Оказавшись позади фонтана, я оглянулся на старинный огромный дом, чуть тронутый первыми лучами солнца, теперь он не казался таким мрачным, и таким обреченным. В сердцевине его тихо мерцал свет.
Нет, это прекрасное древнее существо не было мертво. Оно просто спит.
@темы: фанфик, Себастьян Флайт, Чарльз Райдер
-
-
09.02.2013 в 00:46боже, они прекрасны. точно не засну сегодня, я под огромным впечатлением. мне действительно нравится то, что я не чувствую никакого резонанса в том, что читаю. будто так оно все и должно быть. обойдемся без "будто" - так должно быть!
Себастьян с его работой позабавил до умопомрачения)) даже не могу представить, что за работу он мог себе найти.
Чарльз становится подозрительно рассудительным. ну, отчасти. кончается то состояние аля "я просто мимо проходил", когда все вокруг страдают, умирают, ревнуют, напиваются, а он стоит рядом и смотрит. по крайней мере, мне так кажется. он повзрослел за эти годы. а вот Флайт... тень. точно, тень, как ты и написала.
у меня все мысли что-то спутались, потому что лейтмотивом в голове все еще сердечки кружатся))
не знаю, почему, но момент "я поступил как мой отец" пробрал до костей.
ох.
в общем, это были мои скромные восторги, концовка удивила и поразила, не скрою.
великолепно, спасибо тебе огромное!!! <3
-
-
09.02.2013 в 01:09Спасибо
Чарльз у меня выходит не канонным, факт, но я делаю скидку на то что действительно прошло время. Много времени. и без Себастьяна он действительно будет сторонним наблюдателем в жизни. а рядом с Себастьяном он начинает преображаться, потому что, если вспомнить начальные строки фильма , он говорит, что от него не осталось ничего, кроме имени, и он не знает кто он. я вижу, что именно С. заставляет его кем-то быть. Теперь.
может не резонанса, а диссонанса? если бы ты не чувствовала резонанса, я бы расстроилась
-
-
09.02.2013 в 01:26с Флайтом и покойник в гробу перевернется) но вот что может заставить Себастьяна захотеть вернуться в Брайдсхед... не знаю. да, он действительно не может нигде найти места для себя, но ведь он столько лет бежал оттуда... для того, чтобы вернуться?
мне было бы интересно узнать, каковы его мотивы. я вполне допускаю такую идею.
лорд Марчмейн тоже "сбежал" от католицизма Терезы, и в результате мы имеем то что имеем.
-
-
09.02.2013 в 01:30связь Себастьяна с Брайдсхедом гораздо сильнее чем это кажется. Его отец сбежал оттуда и смог обрубить эти путы, а Себастьян сбежал и... что - и, я напишу потом. )